История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

— Я думаю, стараюсь найти новое. Ну, вот. Согласитесь, что Иисус Христос обладал всеми качествами человека?

— Да, всеми, за исключением слабостей.

— Относите ли вы к слабостям способность к деторождению?

— Нет.

— Соблаговолите тогда сказать мне, какой природы было бы создание, которое бы родилось, если бы Иисусу Христу пришло в голову сделать ребенка Самаритянке?

Эдвигу бросило в краску. Пастор и все присутствующие переглянулись, а я уставился на теологиню, которая задумалась. Г-н д'Аркур сказал, что следует послать за г-ном де Вольтером, чтобы разрешить столь затруднительный вопрос, но Эдвига подняла решительно глаза с видом, что готова отвечать, и все затихли.

— У Иисуса Христа, — сказала она, — было две совершенные природы, в совершенном равновесии; они были неразделимы. Таким образом, если бы Самаритянка соединилась бы телесно с нашим Искупителем, она бы, разумеется, зачала; потому что абсурдно предположить за Богом действие такой важности, не возымевшее естественных последствий. Самаритянка бы через девять месяцев разродилась ребенком мужского пола, не женского, и это создание, рожденное женщиной-человеком и мужчиной-Богом, имело бы в себе четверть божественного и три четверти человеческого.

При этих словах все собеседники захлопали, и г-н де Хименес восхитился разумностью этого подсчета, а затем сказал:

— Естественным образом, если сын Самаритянки женится, дети от этого брака будут иметь семь восьмых человеческого естества, а одну — божественного.

— Если только он не женится на богине, — добавил я, что заметно изменило отношение к дискуссии.

— Скажите мне точно, — снова обратилась Эдвига, — сколько будет божественного в ребенке к шестому поколению.

— Подождите минутку и дайте мне карандаш, сказал г-н де Хименес.

— Нет нужды в расчетах, — сказал я, — в нем будет небольшая частица того разума, что вас интересует.

Все хором отметили эту любезность, которая не задела ту, которой я ее адресовал.

Эта прекрасная блондинка захватила меня чарами своего ума. Мы поднялись из-за стола, окружив ее кольцом, и она отвергала все наши комплименты самым достойным образом. Отозвав Элен в сторону, я попросил ее сделать так, чтобы ее кузина выбрала в моей шкатулке одно из моих колец, поскольку я пополнил ее после того, как она была опустошена накануне; очаровательная кузина охотно взялась за мое поручение. Четверть часа спустя Эдвига подошла показать мне свою руку, и я с удовольствием увидел кольцо, которое она выбрала; я с удовольствием поцеловал эту руку, и она должна была почувствовать по горячности поцелуев все то, что она мне внушила.

Вечером Элен пересказала синдику и трем подругам вопросы, заданные за обедом, со всеми подробностями; она рассказывала легко и непринужденно, мне не нужно было ни разу ей помогать. Мы просили ее остаться ужинать, но она, отозвав подруг в сторонку, объяснила им, что это невозможно; но она сказала, что ей можно будет провести пару дней в сельском доме, что они имели на озере, если они лично попросят об этом ее мать.

Настойчиво побуждаемые синдиком, три подруги отправились к матери на следующий день, и через день поехали в загородный дом вместе с Элен. В тот же вечер мы поехали туда ужинать с ними, но мы не могли там оставаться спать. Синдику пришлось проводить меня в дом, расположенный неподалеку, где мы прекрасно бы устроились все вместе. Это нас не слишком озаботило, и старшая, желая доставить удовольствие своему другу, сказала, что он может отправляться со мной, когда хочет, а они идут спать. Говоря так, она берет Элен за руку и уводит в свою комнату, а две остальные уходят в свою. Некоторое время спустя после их ухода, синдик идет в комнату, где находится Элен, а я иду к двум остальным.

Прошел едва час, как я пребывал меж двух подруг, когда вошел синдик, прервав мои эротические забавы, и предложил мне уехать.

— Что вы сделали с Элен? — спросил я.

— Ничего, это неуступчивая дурочка. Она закуталась в одеяло и не хотела смотреть на шалости, что я вытворял с ее подругой.

— Вам надо было адресоваться к ней.

— Я пытался, но она меня многократно отталкивала. Я больше не могу. Я сдался, и я уверен, что ничего нельзя поделать с этой дикаркой, по крайней мере, если вы не возьметесь ее приручить.

— Что делать?

— Идите туда завтра обедать; меня не будет, так как я должен провести день в Женеве. Я приеду туда к ужину, и если бы мы могли ее подпоить!

— Это было бы прискорбно! Предоставьте мне действовать.

Я отправился к ним один, упрашивая пообедать завтра, и они приветствовали меня со всем возможным красноречием. После обеда, на прогулке, предвидя мое пожелание, три подруги оставили меня наедине с прекрасной недотрогой, которая сопротивлялась моим ласкам, моим настояниям и почти заставила меня потерять надежду ее укротить.

— Синдик, — сказал я ей, — влюблен в вас, и этой ночью…

— Этой ночью, — прервала она меня, — этой ночью он развлекался со своей давней подругой. Я не против того, чтобы каждый действовал согласно своей фантазии и для своего удовольствия; но желаю, чтобы меня оставили свободной в своих поступках и своих вкусах.

— Если бы я мог надеяться завладеть вашим сердцем, я был бы счастлив.

— Почему бы вам не пригласить пастора пообедать, вместе с моей кузиной? Она позовет меня также с собой, потому что мой дядя ценит всех, кто любит его племянницу.

— Вот что мне следовало бы знать. Есть ли у нее любовник?

— Нет никого.

— Как это возможно? Она молода, красива, весела, и к тому же полна ума.

— Вы не знаете Женевы. Ее ум как раз и является причиной, почему ни один молодой человек не осмеливается объясниться ей в любви. Те, кто мог бы привязаться к ней, отдаляются от нее из-за ее ума, потому что спотыкаются во время беседы.

— Но разве молодые люди Женевы столь невежественны?

— По большей части. Можно сказать, что многие получили хорошее воспитание и вполне образованы; но, в общем, у них множество предрассудков. Никто не хочет выглядеть глупым или пошлым; и к тому же, здешняя молодежь далека от того, чтобы стремиться к умным женщинам, получившим хорошее образование. Совсем наоборот. Если молодая женщина обладает умом или образованием, она должна стараться это скрывать, по крайней мере, если надеется выйти замуж.

— Теперь я вижу, дорогая Элен, почему вы не раскрывали рта во время обеда у вашего дяди.

— Я знаю, что мне нет нужды скрываться. Это не было причиной, чтобы мне соблюдать молчание в тот вечер, и могу вам сказать, без тщеславия и гордости, лишь удовольствие заставляло меня держать рот закрытым. Я любовалась моей кузиной, которая говорила об Иисусе Христе, как я бы говорила о моем отце, и не боялась показать себя ученой в области, в которой другая девушка, если бы ее затронули, показала бы себя несведущей.

— Несведущей, даже если бы прожила столько, сколько ее бабушка.

— Таковы здесь нравы, или, скорее, предрассудки.

— Вы рассуждаете поразительно, моя дорогая Элен, и я с удовольствием поужинаю в той компании, которую вы столь разумно мне посоветовали.

— Вы будете иметь удовольствие встретиться с моей кузиной.

— Я отдаю ей должное, прекрасная Элен; Эдвига очаровательна и интересна; но поймите, что именно из-за вашего присутствия эта встреча меня так интересует.

— А если я вам не поверю?