История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

Они поднялись, пятясь задом и поддерживая подол, опасаясь замочить свои платья, и я занялся тем, что осушил их с помощью всех моих платков. Это приятное занятие позволило мне видеть и трогать все, к полнейшему моему удовольствию, и читателю не требуется, чтобы я заверил его под присягой, что проделал все в лучшем виде. Прекрасная племянница сказала, что я слишком любопытен, но Элен позволила все проделать с видом столь нежным и столь томным, что я должен был сделать над собой усилие, чтобы не пуститься дальше. Под конец, надев им чулки и башмаки, я сказал, что я в восхищении, что увидел секретные красоты двух самых прекрасных обитательниц Женевы.

— Какое действие это на вас произвело? — спросила Эдвига.

— Я не смею вам сказать или показать, но почувствуйте сами.

— Искупайтесь тоже.

— Это невозможно, работа слишком долгая для мужчины.

— Но у нас есть еще добрых два часа, чтобы оставаться здесь, без того, чтобы нас кто-то хватился.

Этот ответ дал мне понять все счастье, что меня ожидало; но я не решался рискнуть заболеть, бросившись в воду в том состоянии, в котором я находился. Увидев невдалеке павильон и будучи уверен, что г-н Трончин оставил его открытым, я взял своих красавиц под руки и повел их туда, не давая им понять моих намерений.

Этот павильон был полон ваз, горшков и красивых эстампов и т. д.; но что меня больше всего устраивало, там был широкий и красивый диван, пригодный для отдыха и для развлечения. Там, сидя меж двух красоток и расточая им ласки, я сказал, что хочу показать то, что они никогда не видели, и в то же время предъявить им главную движущую силу человечества. Они встали, чтобы любоваться мной, и, взяв каждую из них за руку, я предложил им искусственное наслаждение; однако во время этого действа обильное истечение жидкости повергло их в великое изумление.

— Это Глагол, — сказал я, — великий творец человеков.

— Это замечательно! — воскликнула Элен, смеясь над этим названием «Глагол».

— Но я тоже, — говорит Эдвига, — у меня тоже есть Глагол, и я его вам покажу, если вы подождете один момент.

— Садитесь на меня, прекрасная Эдвига, и я избавлю вас от стараний заставить выйти его наружу, и сделаю это лучше, чем вы.

— Я этому верю, но я никогда не делала этого с мужчиной.

— И тем более я, — говорит Элен.

Поместив их прямо передо мной, оплетенный их руками, я заставил их снова потерять сознание. Мы делали это сидя, в то время, как я своими руками пробегал их прелести, предоставляя им возможность развлекаться, также трогая меня, где им вздумается, вплоть до того, что, наконец, я омочил их руки, повторно испустив семенную жидкость, которую они с любопытством рассматривали на своих пальцах.

Вернувшись снова в приличное положение, мы провели еще полчаса, обмениваясь поцелуями, затем я сказал им, что они сделали меня наполовину счастливым, но чтобы завершить дело, они должны, я надеюсь, подумать над способом предоставить мне свои первые милости. Я показал им маленькие предохранительные мешочки, которые изобрели англичане, чтобы избавить прекрасный пол от всяческих опасений. Эти маленькие кошельки, способ пользования которыми я им объяснил, вызвали у них восторг, и теологиня сказала своей кузине, что она подумает над этим. Сделавшись близкими друзьями, в надежде стать еще ближе, мы направились к дому, где нашли мать Элен и пастора, которые прогуливались по берегу озера.

По возвращении в Женеву, я провел вечер с тремя подругами, постаравшись скрыть от синдика мою победу над Элен, потому что эта новость могла привести к возобновлению его надежд, и он лишь зря потратил бы свое время и свои хлопоты. Я же, в отсутствие теологини, не мог бы ничего добиться, в то время как ее кузина, восторгаясь ею, боялась показаться ей слишком слабой, отказываясь повторять за ней ее вольные поступки, которые для нее свидетельствовали о ее свободомыслии.

Элен не пришла этим вечером, но я увидел ее на следующий день у ее матери, поскольку вежливость требовала, чтобы я явился поблагодарить вдову за честь, что она мне оказала. Она оказала мне самый дружественный прием и представила мне два очень красивых существа, которые были у нее на пансионе и которые меня бы заинтересовали, если бы я намеревался надолго остаться в Женеве, но поскольку у меня было только несколько дней, Элен занимала все мои заботы.

— Завтра, сказала мне эта очаровательная девица, я смогу вам что-то сказать насчет обеда у г-на Троншена, и думаю, что Эдвига знает, как ответить вашим пожеланиям в полной свободе.

Обед у банкира был прекрасен. Он позаботился о том, чтобы показать мне, что еда у ресторатора не идет в сравнение с той, которую предлагает богатый хозяин торгового дома, у которого есть хороший повар, изысканный погреб, прекрасная столовая посуда и первоклассный фарфор. Нас было двадцать персон за столом, и праздник вращался вокруг ученой теологини и меня как богатого иностранца, чьи деньги он, в основном, тратил. Я там встретил г-на де Хименес, который прибыл прямо из Ферней и который сказал мне, что меня ждут у г-на де Вольтера; но я принял глупое решение туда не ехать. Эдвига блистала. Сотрапезники изощрялись в вопросах. Г-н де Хименес попросил ее разъяснить, насколько возможно, поведение нашей праматери, которая обманула своего мужа, заставив его съесть роковое яблоко.

— Ева, — ответила она, — не обманывала своего мужа; она его только соблазнила, в надежде помочь ему достичь совершенства. Впрочем, Ева этим не нарушала запрета Бога, она восприняла его от Адама: он воспринял это как соблазнение, а не как обман, и к тому же, возможно, женский здравый смысл не позволил ей считать запрет серьезным.

На этот ответ, по-моему, полный смысла, ума и деликатности, два женевских ученых и дядя юной ученой принялись тихо шептаться. М-м Троншен суровым тоном сказала Эдвиге, что Ева находилась под божьей защитой, так же как и ее муж; но молодая особа ответила ей только скромно:

— Прошу прощения, мадам.

Та, обращаясь встревожено к пастору, сказала:

— Что скажете вы, месье?

— Мадам, моя племянница не непогрешима.

— Прошу прощения, дорогой дядя, я именно такова, как Святое писание, потому что говорю в соответствии с ним.

— Быстренько Библию, посмотрим.

— Эдвига, моя дорогая Эдвига… по правде, ты права. Вот пассаж. Запрет предшествовал созданию женщины.

Все зааплодировали, но Эдвига, ласковая и скромная, не изменила своего поведения; оставались только двое ученых и дама Троншен, которая не могла успокоиться. Другая дама спросила, можно ли, по совести, полагать, что история с яблоком носит символический характер, на что та ответила:

— Я так не думаю, мадам, потому что воспринимать символически можно было бы лишь совокупление, и полагают, что его не было между Адамом и Евой в Эдемском саду.

— Но мнения ученых в этом вопросе расходятся.

— Тем хуже для ученых-диссидентов, мадам, потому что Писание высказывается ясно в этом вопросе; оно говорит, в первом стихе четвертой главы, что Адам познал Еву после своего изгнания из земного рая, и после этого она родила Каина.

— Да, но стих не говорит, что Адам познал Еву только после этого; так что, соответственно, он мог познать ее и раньше.

— Это то, чего я допустить не могу, так как если бы он познал ее ранее, она бы понесла, потому что мне представляется абсурдным предположить возможность акта деторождения между двумя созданиями, вышедшими непосредственно из рук Бога и, соответственно, настолько совершенными, как только могут быть мужчина и женщина, без того, чтобы воспоследовал естественный эффект.

Этот ответ вызвал рукоплескания всех присутствующих, и каждый шептал на ухо соседу лестные для Эдвиги слова.

Г-н Троншен спросил у нее, можно ли с помощью одного лишь чтения Ветхого Завета установить для себя бессмертие души.