История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

— Прошу вас не затрудняться этим.

После балета я пошел в «Редут». Я услышал три или четыре возгласа: «Вот он». Каркано кивнул мне головой, посадил меня рядом с собой, дал мне, вместо карты, колоду, и я стал понтировать, с таким постоянным невезением, что менее чем в час потерял семьсот цехинов. Я бы проиграл и остальное, если бы Каркано, вынужденный отойти, не передал свои карты некоей персоне, которая мне не понравилась. Я вернулся к себе и, чтобы не пытаться развеять мое плохое настроение, лег в постель.

На следующий день утром пришел Барбаро забрать двести цехинов, что я ему обещал. Он гарантировал мне возврат моих денег, передав мне право забирать его жалование, вплоть до исчерпания долга. Я направился к Греппи, где взял две тысячи цехинов в золоте и билетах на предъявителя.

Глава VII

Графиня унижена. Свадьба Зенобии в «Яблочном казене». Фараон. Завоевание прекрасной Ирен. Проект маскарада.

Вернувшись домой, я застал графа вместе со слугой маркиза Трюльци, который дал мне записку, в которой было написано, что я могу передать ему платье. Я сразу же отправил платье ему. Граф мне сказал, что маркиз будет обедать с нами, и что, разумеется, он мне заплатит. Я ответил, что я в этом не сомневаюсь, и что мне не терпится получить сумму, чтобы увидеть, как ее получит графиня. Он сказал, что уже говорил об этом, и что предложение ее насмешило, но что он уверен, что она решится на это, когда станет обладательницей платья. Это было в пятницу, оперы не было и был пост. Маркиз отправил свой превосходный обед из рыбы, затем явился сам, после обеда прибыло платье, в красивой корзине, и мы увидели, что мадам очень довольна; она изощрялась в благодарностях, которые маркиз принимал с шутками, говоря, что ей разумней было бы его продать, так как все знают, что она небогата, и такое прекрасное платье ей не подходит. Он сказал ясно, что над ней будут смеяться. Графиня на это ему делала разные упреки, и среди прочих тот, что если он думает, что оно ей не подходит, он не должен был его ей давать.

В разгар этого спора явилась с визитом маркиза Менафольо. Она видит платье, разложенное на столе, находит его превосходным, предполагает, что его хотят продать и говорит, что охотно бы его купила. Графиня ей желчно отвечает, что не покупала его для того, чтобы перепродать, и та просит у нее прощения за то, что ошиблась. Маркиз не может удержаться от смеха, графиня злится, но сдерживается, и беседа продолжается. Но после отъезда м-м Менафольо графиня дает волю своему гневу, бросая тысячи упреков маркизу за то, что тот смеется. Она кончает затем, говоря, что у нее болит голова, и она идет лечь. Маркиз передает мне пятнадцать тысяч ливров, высказав уверенность в том, что они принесут мне удачу в банке Каркано, который меня обожает и который просил его привести меня к нему обедать, потому что, будучи обязанным проводить ночи в «Редуте», он не может дать мне ужин. Я прошу ему передать, что приду с ним обедать, когда он хочет, за исключением послезавтра, поскольку я приглашен на свадьбу в «Яблочном казене». Все меня хвалят, высказывают желание прийти туда, и я обещаю получить приглашение от прекрасной новобрачной, вместе с графиней, если она захочет оказать эту честь компании, где будут только простолюдины. Маркиз берется ее уговорить, и он в этом уверился, когда я сказал, что новобрачная — Зенобия. Граф идет посмотреть, дома ли графиня, находит ее и приходит с ней. Маркиз делает ей комплимент и, собираясь пригласить, берет ее за руку и отводит в ее комнату; полчаса спустя выходит оттуда, говоря, что графиня согласилась идти. Когда маркиз четверть часа спустя уходит, граф говорит мне, что если у меня нет других дел, я мог бы пойти составить компанию его жене, поскольку, имея дела, он должен оставить ее одну. Я отвечаю, что у меня в кармане тысяча цехинов, и я готов ей их предложить, если встречу гуманное отношение. Он предлагает мне подождать, пока он пойдет с ней переговорить. Я пошел в свою комнату, где, в ожидании, пока граф находится у графини, взял тысячу ливров чеком на предъявителя, что я получил от Греппи, и выложил золото, полученное от маркиза Трюльци.

В этот момент я вижу Зенобию, которая принесла мне мои манжеты. Она спрашивает, не хочу ли я купить кусок прекрасного полотна, недорого, и я соглашаюсь. Она выходит и возвращается со свечой и полотном. Я нахожу его довольно хорошим, она говорит, что его хватит на дюжину рубашек, и это обойдется мне всего в восемнадцать цехинов. Я говорю, что дам ей их в подарок, если она сейчас одарит меня своими милостями. Она говорит, что она меня любит, но ей хотелось бы, чтобы я подождал до после свадьбы.

— Нет, моя дорогая, мне в высшей степени невтерпеж. Теперь или никогда, потому что я умираю. Вот, посмотри, в каком я состоянии.

— Я вижу, но это невозможно.

— Почему невозможно? Ты опасаешься, что твой будущий уродец это заметит?

— О нет! И если он и заметит, хотела бы я видеть, как он осмелился мне об этом сказать, чтобы меня упрекнуть.

— Да, это было бы его большой ошибкой. Давай, иди в мои объятия.

— Полагаю, следует, по крайней мере, запереть дверь.

— Я так не думаю, потому что тогда смогут нас услышать и подумают бог знает что. Поверь, никто не войдет.

Очаровательная Зенобия падает, влюбленная, в мои объятия, и вот, нет никаких уловок. В наслаждении я десяток раз повторяю ей, что она создана для меня, а никак не для своего суженого, который не может оценить ее прелестей. Я заявляю ей, чтобы она послала его ко всем чертям и взяла меня на его место, но, к счастью, она мне не верит. Полчаса спустя я останавливаюсь, очарованный и удивленный, что граф не явился прервать мое наслаждение. Я решаю, что он ушел, не зная, что я в моей комнате, и вижу Зенобию обрадованной, так как собираюсь начать снова. Она понимает, что праздник продлится. Я располагаюсь с большим удобством, обнажаю на свету ее прелести, что делает ее еще соблазнительней, и беспокоит меня только моя напудренная прическа. Целый час дебатов приносит, наконец, мне успокоение, В нежном экстазе я слышу голос графа, я говорю ему о Зенобии, я привожу себя в порядок, даю ей восемнадцать цехинов, она уходит, входит граф, смеясь и говоря, что он все видел через щель, которую он мне показал, и что он не смущен. Он говорит мне, что его жена довольна, что я составлю ей компанию, и, посмеявшись, говорит, что он также доволен. Я улыбаюсь и говорю, чтобы он воспользовался моей коляской, которая стоит у дверей и в полном его распоряжении, так как я больше не выйду.

Я иду к мадам, которая находится в постели, подхожу к ней, спрашиваю, как она себя чувствует, она отвечает: «Очень хорошо», смеясь и говоря, что ее муж вернул ей здоровье. Я сажусь на ее постель, и она не проявляет недовольства.

— Разве вы больше не выйдете? — спрашивает она, — вы в комнатной одежде и не причесаны.

— Я поспал, и решил составить вам компанию, если вы соблаговолите быть со мной доброй и нежной.

— Если вы поведете себя со мной хорошо, будьте уверены, что я буду с вами любезна.

— И вы меня полюбите.

— Это зависит от вас; вы пожертвовали для меня графом Каркано.

— Он стоил мне много золота, и я предвижу, что он получит завтра еще пятнадцать тысяч ливров, что дал мне маркиз Трюлци за платье, которое вы не захотели получить из моих ничтожных рук.

— Вы весьма дурно поступите, отправившись их проигрывать.

— Разумеется. Но этого не произойдет, если я найду вас любезной, потому что я отдам их вам. Вы разрешите, я закрою вашу дверь?

— Зачем?

— Потому что я хочу иметь честь поместиться под это покрывало. Я умираю от холода, прекрасная графиня, и сгораю от желаний.

— Месье, я этого никогда не позволю.

— Тогда прощайте. Я иду поместиться у огонька, и завтра пойду дать бой Каркано.

Она отвечает, что я грубый мужлан, а я закрываю дверь и раздеваюсь, так, что она меня не видит, так как повернулась ко мне спиной. Я ложусь рядом с ней и, смирившись, она позволяет мне делать с ней все, что я хочу; но никогда еще предательство природы не было столь благоприятно моим намерениям: я никак не мог кончить. Держа глаза закрытыми, она позволяла мне класть ее во все позиции, позволяла пользоваться ее рукой, как хочу, чтобы сотворить чудо возрождения. Все было напрасно. Притворившись спящей, она позволила мне делать все, что хочу, с ее лицом, и при этом оказывала мне столько уважения, что я был крайне раздосадован, что не мог вернуть себя к жизни. Я, наконец, покинул ее, дав последний удар кинжала с такими жестокими словами:

— Это не моя вина, мадам, если ваши прелести не имеют надо мной никакой власти. Я оставляю вам ваши пятнадцать тысяч ливров.

После этой сцены я отправился лечь у себя в комнате.

Читатель должен меня возненавидеть, я это знаю; но я советую ему умерить свой гнев. Назавтра, утром, очень рано, граф вошел ко мне в комнату с довольством, написанным на лице. Он сказал, что его жена чувствует себя очень хорошо и желает мне доброго утра. Я этого не ожидал. Он сказал, что был рад увидеть, что пятнадцать тысяч ливров, что я ей передал, это не те, что я получил от маркиза Трюльци, и что он надеется, как и сказал мне маркиз Трюльци, что его деньги принесут мне счастье в следующую ночь. Я не знал, что там был бал. Я сказал ему, что не пойду в оперу, но наверняка на бал и в «Редут», постаравшись, насколько смогу, остаться неузнанным. Я попросил его купить мне новое домино и не подходить ко мне, поскольку надеялся, что никто, кроме него, меня не узнает. Я попросил его оставить меня, так как мне необходимо было написать большое количество писем.

В полдень он принес мне домино, которое я сразу спрятал, и мы пообедали с графиней, выражение лица и тон которой меня удивили. Ее вид, безмятежный, расслабленный и спокойный, добавил ей в моих глазах красоты. Я почувствовал отчаяние, что столь ужасно с ней обошелся. Ее бесчувственность мне показалась непостижимой, застала меня врасплох; я решил, что она, должно быть, спала в те моменты, когда я над ней столь жестоко надругался. Когда ее муж оставил нас наедине, я сказал ей, что чувствую себя монстром, которого она должна ненавидеть. Она ответила, что чувствует себя вполне обязанной по отношению ко мне, и что она не знает, почему я могу считать, что поступил с ней плохо, и почему называю себя монстром. Я попросил у нее руку, но она отдернула ее, подарив мне весьма нежный поцелуй. Раскаяние мне терзало душу.