История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

— У меня тут есть, — сказал я, — подвески из стразов, которые я могу вам предложить. Они очень блестящие.

Я достал из кармана как бы случайно оказавшиеся там ушные подвески, что были в шкатулке, которую м-м д'Юрфэ предназначала юной графине Ласкарис, своей племяннице. Я достал их, и их нашли очень красивыми. Дюпре сказал, что они очень тонкой работы. Я вдел их в уши Агате, она посмотрелась в зеркало и, любуясь блеском, заявила, что ничто не могло бы сравниться с их игрой. Я ничего не сказал.

Они все отправились на бал, а я пошел к себе, где велел себя причесать и, надев красивый камзол, который Пернон заказал у мастера, явился на бал, который застал в разгаре. Я увидел Агату, которая танцевала менуэт с лордом Перси. Он был сыном герцогини Нортумберлендской, много тратил, но по-глупому.

Я увидел самых прекрасных дам Турина, которые, будучи лишь зрительницами, могли воображать себе, что бал дан специально для них. Я увидел всех иностранных послов, среди которых был и г-н де Шовелен, который сказал мне, что на этом прекрасном празднике не хватает только прекрасной гувернантки, что была у меня в Золотурне. Я увидел маркизу де Прие и маркиза, который, не затрудняя себя танцем, сидел за игрой в «пятнадцать», и напротив него его любовницу, сидящую рядом с невежливым игроком, который не давал ей заглядывать в свои карты. Она увидела меня и сделала вид, что не узнает. Шутка, которую я сыграл с ней в Эксе, не была забыта. Менуэты кончились, Дюпре объявил контрданс, и я с удовольствием увидел шевалье де Вилль-Фалле, встающего воглаве с моей Кортичелли. Я пригласил Агату, которая отбилась от милорда Перси, сказав, что ангажирована на весь вечер. Она, смеясь, сказала мне, что все приняли ее подвески за настоящие, и она соглашалась с этим.

После контрданса все отдали должное мороженому, затем танцевали второй контрданс, затем — менуэты, и те, кто захотел поесть, направились к изобильному буфету, где я заметил, что Дюпре не поскупился. Пьемонтцы, большие любители посчитать, говорили, что Дюпре должен был много потратить, потому что шампанское лилось рекой.

Нуждаясь в отдыхе, как и я, Агата села рядом со мной, и я говорил ей о своей любви, когда подошла м-м де Шовелен с иностранной дамой. Я поднялся, чтобы освободить ей место, и Агата сделала то же, но она заставила ее сесть рядом и похвалила ее платье и особенно ее гарнитур. Иностранная дама оценила игру подвесок и высказала сожаление, что эти камни по истечении некоторого времени потеряют свой блеск, но м-м де Шовелен сказала, что они никогда его не потеряют, так как они настоящие, в этом нет сомнения; она расспросила об этом Агату, которая, не осмеливаясь заявить, что они настоящие, сказала, что они из стразов, и что это я их ей дал. Мадам на это рассмеялась и сказала, что я ее обманул, потому что не одалживают подвесков из поддельных камней. Агата покраснела, а я не говорил ни да ни нет, и, чтобы наказать м-м де Шовелен, танцевал менуэт с Агатой, которая танцевала его превосходно. Мадам сказала мне, что вспоминает все время, как мы танцевали вместе в Золотурне, и что мы еще будем танцевать в ее отеле на день Королей. Я поблагодарил ее глубоким реверансом.

Мы танцевали контрдансы до четырех часов утра, и я возвратился к себе после того, как увидел, как Агата уехала вместе с Дюпре и своей матерью.

Назавтра я был еще в постели, когда объявили об этой матери, которая настойчиво испрашивала чести со мной говорить. Я пригласил ее войти и, предложив сесть рядом с собой, предложил шоколаду. Позавтракав и оставшись со мной наедине, она достала из кармана серьги, которые я одолжил ее дочери, и сказала, смеясь, что пришла мне их отдать; но что зашла к ювелиру, и он предложил ей за них тысячу цехинов. Посмеявшись и взяв у нее серьги, я сказал, что ювелир сошел с ума, и что она должна была поймать его на слове, так как серьги стоят не более четырех луи, и стал болтать с этой красивой мамашей, так, что продержал ее у себя целый час, обменявшись с ней самыми нежными знаками внимания. После всего мы оба были слегка удивлены, и она спросила у меня, смеясь, должна ли она дать отчет своей дочери, каким образом я объяснился по поводу своей к ней любви.

— Я люблю вас обеих в равной степени, — сказал я ей, — и, по крайней мере, если бы не сложился у нас такой тет-а-тет, думаю, было бы трудно представить, что между нами произошло то, что произошло сейчас. Единственное, о чем я вас прошу, это не противиться такому же счастью, о котором я мечтаю, по отношению к Агате, которую я обожаю.

— Я также прошу вас об одолжении. Скажите мне, правда ли, что эти подвески настоящие, и чего вы хотели, когда вдевали их в уши Агате.

— Они настоящие, и моим намерением было дать ей с их помощью представление о моей нежности.

Добрая мать вздохнула и сказала, поднимаясь, чтобы уйти, чтобы я приглашал ее на ужин каждый раз, когда хочу, вместе с г-ном Дюпре и его женой. Она ушла, оставив, разумеется, мои подвески.

Вот самая благородная из матерей танцовщиц. Она не могла бы в столь немногих словах сказать мне больше, чем сказала, и более достойно объявить о моем счастье.

Назавтра я пригласил Дюпре и его жену, с Агатой и ее матерью, ужинать ко мне на следующий день, не сокращая компанию, которая бывала у меня каждый день. Но вот какое странное приключение случилось со мной в тот же день, когда я выходил от Дюпре.

Я встретил моего местного лакея, большого мошенника, но бравого молодца, который, запыхавшись, сообщил мне с торжествующим видом, что разыскивал меня, чтобы сообщить, что только что видел шевалье де Виль-Фалле входящим в аллею Пасьенца, и что наверняка тот шел туда, чтобы нанести галантный визит Кортичелли.

Любопытствуя узнать, так ли это, я направляюсь туда и застаю там сводню вместе с синьорой Лаурой. Они хотят меня задержать, но я их отталкиваю, открываю дверь и вижу галантного кавалера, который встает, стараясь привести себя в приличный вид. Она не двигпется.

— Извините, месье. — говорю я, — что я вошел без стука.

— Подождите, подождите.

Но я уже на улице. Полный впечатлений от этого приключения, которое сделало меня счастливейшим из людей, я иду пересказать его шевалье Рэберти, который, видя меня смеющимся, смеется также; но он находит, что я прав, когда я прошу его сообщить Пасьенце, что Кортичелли не зависит более от меня, и что, соответственно, она не получит более ни су из моего кармана.

— Думаю, вы не пойдете потешиться к графу д'Аглие?

— Пусть тешатся дураки.

Эта историйка не наделала бы никакого шума, если бы нескромность не сделала ее достоянием публики. Первый был де Вилль-Фалле, который, вспомнив, что встретил на улице моего слугу, когда направлялся к Пасьенце, догадался, что тот побежал меня известить. Он встретил его ближе к полудню и упрекнул за шпионаж. Обвиняемый ответил, что его дело служить своему хозяину, на что шевалье угостил его ударами трости. Слуга, ничего мне не сказав, направился пожаловаться викарию, который пожелал прежде всего узнать у самого де Вилль-Фалле причину, по которой тот решил побить слугу тростью. Вилль-Фалле рассказал ему всю историю. Г-н Рэберти не замедлил пойти передать Пасьенце эту новость, что Кортичелли более не зависит ни от него, ни от меня, и, не желая более выслушивать все, что та хотела сказать ему в свое оправдание, ее покинул. Сообщив мне в тот же вечер об этом факте, он сказал, что, спускаясь с лестницы, он встретил судебного исполнителя, который как раз шел известить ее согласно приказу графа.

На следующий день, когда я выходил, чтобы идти на бал к г-ну маркизу де Шовелен, я был удивлен получением записки от графа д'Аглие, в которой тот просил, в весьма учтивых выражениях, зайти к нему, чтобы выслушать кое-что, что он имел мне сообщить. Я тут же велел носильщикам отнести меня к дому этого сеньора.

Он принял меня тет-а-тет и, пригласив присесть рядом с ним, затеял длинное рассуждение касательно того, что я должен забыть это маленькое происшествие, о котором он знает в деталях.

— Это и мое желание, месье. Я в жизни не пойду больше к этой Кортичелли и не подумаю ни причинить ей вреда, ни принести пользы, и остаюсь вполне к услугам шевалье де Вилль-Фалле.

— О! Не следует об этом забывать. Я дам вам любую сатисфакцию, которую вы захотите, в том, что касается этой ла Пасьенца, и я найду для девушки другой пансион у порядочной персоны из моих знакомых, где вас хорошо примут и в полнейшей свободе.

— Мне неинтересны ла Пасьенца, Кортичелли и ее мать; они мошенницы, которых я не хочу более видеть.