История Жанны

Тот, что слева, потихоньку сползает на бок, теряя равновесие. Скоро упадет.

А тот, который справа, оперся на руку и, похоже, может проспать так еще долго.

Начнем сначала.

Мужчина, который слева – это виконт. Волосы у него, обычно безупречно уложенные, совсем растрепались, и придают ему мальчишеский вид.

Тот, что спит справа – это Жером. Немыслимо, но это Жером. Он сильно похудел, и под глазами у него темные круги. Но все равно он невероятно красив, и синий мундир ему очень к лицу. Темные волосы коротко острижены, маленький смешной чубчик задорно торчит в сторону.

Если это не галлюцинация, то что тогда?

Сил нет, как хочется пить. Язык, огромный и шершавый, уже не помещается во рту. Я с трудом раздвигаю потрескавшиеся губы:

– Пить!

Это я так только подумала. На самом деле звук получился совсем другой, больше похожий на шипение.

Но Жером услышал. Подпрыгнув так, что чуть не свалился со стула, он ринулся ко мне.

– Она очнулась! Лашук, сюда! Быстро!

И разом все пришло в движение. Виконт тоже проснулся и сорвался с места. Откуда-то сбоку вынырнул человечек с оттопыренными ушами и скорбным лицом.

Кто такой Лашук?

– Ну, мышь, ты меня и напугала!

И Жером с чувством схватил меня за руку.

А-а-а-а!!! Идиот!

* * *

Какая-то мысль настойчиво скребется в моей голове.

Лашук… Лашук… Да кто это, черт возьми?

О нет, только не клизма!

* * *

Опять темно. Значит, снова ночь.

Я слышу голоса. Не «Бу-бу-бу», а именно голоса. Разговаривают двое. Мне уже не нужно открывать глаза, чтобы понять, кто именно.

Они говорят обо мне. Потому что Жером часто произносит «Жанна», а Жанна – это я.

Кажется, меня ругают. Причем, очень дружно. Дуэтом.

Ну, давайте-давайте. Сироту всяк норовит обидеть.

Приближается свет. Я приоткрываю на секунду один глаз и вижу жуткую рожу с торчащими ушами. Свеча освещает ее снизу. Уйди, нечистая сила!

Хотя, какая же это нечисть! Это и есть Лашук. Надеюсь, он ко мне не прикасался!

Лекарь осторожно нащупывает мой пульс и замирает, подсчитывая. Чего считать, я и так знаю, что учащенный. Пальцы у него холодные и липкие. Бр-р.

Он подносит мне ко рту какую-то гадость. Я пытаюсь сжать губы, но ничего не выходит. Ну и мерзость!

– …Теперь придется подождать. Ее нельзя перевозить в таком состоянии.

Это виконт.

– Куда же вы направитесь?

Это Жером.

– Наверно, сначала в Испанию. Моя бабка живет в Сарагосе. Думаю, они поладят.

Противный смешок. Это Шатоден.

– Она не поедет в Испанию. Она поедет в Англию. Со мной.

А это кто?

Я распахиваю глаза так широко, что они чуть не вываливаются из орбит, но вижу только темный силуэт в дверном проеме. Свет от единственной свечи не достает до лица вошедшего. Я пытаюсь подняться, чтобы разглядеть, кто же это, но резкая боль пронзает меня насквозь. Комната вдруг начинает вращаться с бешеной скоростью, и меня затягивает в черный водоворот.

Заключение

Я плыву в Англию.

Я плыву в Англию!

На море штормит. Серые тучи так низко висят над головой, что, кажется, их можно зацепить флагштоком. Нос корабля то зарывается в волны, то взмывает вверх. Когда ветер усиливается, то брызги от волн попадают мне в лицо. Красота!

Я сижу левым боком на коленях у Джека, с головой завернутая в плед. Он держит меня крепко-крепко, словно боится, что я могу снова исчезнуть. Дурачок!

Мне так хорошо, что я почти не чувствую боли.

Сержант был не прав: Лашук – настоящий лекарь, не то, что я. Он вынул из моей правой лопатки осколок и за два дня поставил меня на ноги.

Сегодня 27-марта, и я плыву в Англию. Насовсем.

За последние несколько дней столько всего приключилось, а я все пропустила. Поэтому могу рассказать обо всем только с чужих слов.

Начать с того, что, когда захват Руффиньи окончательно провалился, и отряды Котро и Шатодена рассеялись по лесу, всех раненых солдат, и меня в том числе, подобрали и перенесли в деревню. Не знаю, прихватили ли республиканцы еще кого-нибудь из раненых нападавших, и почему взяли меня. Может, потому что кто-то видел, как я перевязывала гвардейца.

Короче говоря, батальонный лекарь, тот самый Лашук, извлек из меня осколок и доложил своему капитану, что прооперировал женщину, невесть откуда взявшуюся на поле боя. Капитан Дюран, он же Жером, принял это к сведению, но не удосужился на нее взглянуть. Разве он мог предположить, что женщина, разгуливающая по полю боя в разгар сражения, это его молочная сестра?

Правда, потом он мне сказал, что такой женщиной могла быть только я. И если бы он знал, что я вернулась во Францию, то сразу бы пошел взглянуть на ту ненормальную.

Ну вот. Вечером того же дня Гастон и Шатоден, обыскавшись, нигде не нашли моего тела и сделали единственно возможный вывод: меня подобрали синие. Конечно, я могла быть уже мертва, и не стоило так беспокоиться из-за трупа, но все же виконт решил вызволить меня из плена или забрать то, что от меня осталось.

Не думаю, что он все еще хотел на мне жениться, но в память о крестном Шатоден решил довести дело до конца. Поэтому под белым флагом парламентера он заявился в Руффиньи и предложил капитану Дюрану обменять меня на того самого усатого сержанта, поправлявшегося в лагере, и остальных раненых солдат, которых Гастон с помощником унесли в лес.

На вопрос капитана, как зовут эту… м-м… даму, виконт назвал какое-то несуществующее имя, поскольку был в курсе моих взаимоотношений с новой властью. Капитан Дюран ему не поверил и решил лично посмотреть, на кого именно он собрался выменять своего сержанта.

Легко представить себе радость, охватившую капитана, когда в лежавшей без сознания раненой он признал свою сестру и любимую подругу детства.

То, что он не добил меня тут же, не сходя с места, целиком является заслугой замечательного лекаря по имени Лашук, который буквально закрыл меня своим телом.

Дальше оставалось только дождаться, когда я приду в себя и немного окрепну, чтобы передать меня в руки будущего супруга и побыстрее вывезти из страны, пока я опять во что-нибудь не ввязалась.

Но тут – начинается самое интересное! – тут на сцене появился мистер Стэнли собственной персоной.

В античных трагедиях, когда автор не знал, как свести концы с концами, развязка часто наступала вследствие вмешательства непредвиденного обстоятельства. Это называлось «Deus ex machina», так как бог, обычно все расставлявший по своим местам, появлялся на сцене при помощи механического приспособления.