История Жанны

Меньше, чем через час, тем же составом, что и пять дней назад, мы выехали из Гийомарэ.

Я снова сидела в седле. Шпага маркиза при каждом шаге билась о мою ногу. Я передвинула ее поудобнее и засмотрелась на рубин. Красный, как кровь.

В голове не было ни одной мысли. На душе – только тяжесть, апатия и полное равнодушие ко всему, что еще может со мной произойти. Я понятия не имела, куда мы едем и как долго будем ехать. Мне было все равно.

Моя маленькая лошадка, отдохнувшая и отъевшаяся за эти дни, бодро бежала вперед, следуя за лошадью виконта. Тибо держался слева и изредка бросал на меня опасливые взгляды. Сзади ехал Гастон. Замыкала кавалькаду все та же троица молодцов устрашающей наружности.

Мы ехали весь день и всю ночь, останавливаясь несколько раз на кратковременный отдых. Подозреваю, что, если бы не мое присутствие, отдых был бы еще непродолжительнее, а, может, его и вовсе не было бы.

Мне казалось, что мы ехали через лес напролом, не разбирая дороги. Во всяком случае, в неясном свете наступающего утра я никакой дороги не различала.

Внезапно Шатоден остановился, и я чуть не уткнулась ему в спину. Все замерли и некоторое время стояли, не шевелясь и не произнося ни слова. Виконт как будто прислушивался к чему-то. Наконец, убедившись, что все в порядке, он подал знак Тибо. Тот приложил руки ко рту и крикнул, подражая какой-то птице.

И тут же все пришло в движение. Я не верила своим глазам. Люди появлялись ниоткуда и отовсюду – прыгали сверху, выбирались из-под огромных корней и выползали буквально из-под земли. В считанные минуты вокруг нас собралась целая толпа настоящих голодранцев.

Большинство из них было одето в козьи шкуры, но попадались и короткие охотничьи куртки, как у виконта, и даже камзолы, расшитые позументом, обтрепанные и явно с чужого плеча.

Самое ужасное, что обувь была не у всех. Кто-то щеголял сапогами, у других были грубые башмаки с подковками или простые деревянные сабо. Но были и такие, кто переминался на снегу босыми ногами.

И что совсем уж немыслимо, среди этих людей были женщины и дети.

Виконт спешился, остальные, и я в том числе, последовали его примеру. Лошадей тотчас увели в неизвестном направлении. Я поправила шпагу и инстинктивно подалась к Гастону, а он сделал шаг ко мне. Но никто не обращал на нас внимания.

Виконта и Тибо окружили со всех сторон. Тибо что-то говорил собравшимся, выразительно жестикулируя. Шатоден стоял со скучающим видом и, похоже, не собирался кому-либо что-либо объяснять.

Кто-то потянул меня за руку. Я обернулась и увидела женщину с наброшенным на спину драным одеялом. Космы немытых и нечесаных волос закрывали ей пол-лица, и не было никакой возможности определить ее возраст. Ей могло быть двадцать, а могло быть и пятьдесят лет. Она улыбнулась мне, показав ужасные зубы, кивнула головой куда-то в сторону и снова потянула меня за руку.

Я беспомощно оглянулась на Гастона. Тот последовал, было, за нами, но женщина со смехом остановила его, сказав, что мужчинам туда нельзя. Интересно, как она поняла, что я не мужчина?

Она привела меня к низенькой хибарке, засыпанной сверху листвой, сухими ветками и снегом и выглядевшей как большой сугроб. Лишь дымок, тоненькой струйкой выходивший из небольшого отверстия, выдавал, что это все же не сугроб.

Внутри этого невероятного жилища прямо на земле были разложены сосновые и еловые ветви, на которых, закутавшись в овечьи шкуры, спали трое ребятишек. Видны были только их кудрявые затылки.

Огонь в крохотном очаге почти погас. Хозяйка сняла с огня грязный закопченный котелок и отставила его в сторону, потом поворошила угли и подложила к ним пару свежих дровишек. Затем она вытащила откуда-то из угла деревянную миску с щербатыми краями, налила в нее из котелка нечто дымящееся и протянула миску мне.

Понятия не имею, что это было. Я даже не знаю, была ли это похлебка или какой-то напиток. Я покорно выпила, не ощущая вкуса. Буквально через минуту веки стали неподъемными, тело налилось свинцовой тяжестью, и я провалилась в сон.

Глава 18

Следующие недели стали самыми невероятными в моей жизни. Я жила в Фужерском лесу вместе с бандой настоящих головорезов и каждый день спрашивала себя, что я здесь делаю.

Первое время я словно находилась в спячке. Если я не ела, то спала. Если не спала, то ела. Кажется, Гастон заглядывал в мою конуру удостовериться, что я все еще жива.

Из этого странного состояния полусна-полужизни меня вывела только насущная необходимость вымыться и постирать, наконец, грязную одежду.

Первое оказалось осуществить проще, чем второе. Но я справилась. Гастон замучился набирать снег в котелок и привлек к делу троих мальчишек, деливших со мной кров и стол. Этих чумазых чертенят звали «три Жана» – Жан-Мари, Жан-Мишель и самый младший Жан-Кристоф.

Я стала в этой команде четвертым Жаном.

Уговорить их вымыться мне не удалось, так же как и их мать Полетт, но грязные обноски, которые и одеждой-то назвать невозможно, я с них все же стянула и выстирала.

Ощущение чистой рубахи на теле удивительно благотворно воздействует на самочувствие человека, и во мне, наконец, стал пробуждаться интерес к происходящему вокруг. А вокруг происходило следующее.

В Фужерском лесу, так же как и в других лесах по всей Бретани, собралась масса народу, прятавшегося от новой жизни и новой власти. Люди здесь собрались странные, совсем не похожие на тех, что жили рядом со мной на побережье.

Там, у моря, жили люди жизнерадостные, любознательные, открытые всем ветрам и всему новому, что эти ветры могли принести с разных концов земли. Здешний же народ жил по принципу «Оставь меня в покое!»

У нас в Меридоре не умели читать только самые маленькие и самые старые – папа и отец Жильбер позаботились об этом. Здесь же читать умели лишь виконт и Тибо.

Эти люди хотели только одного – чтобы все осталось по-прежнему. Не потому, что им так дорого было прошлое, а потому, что их не устраивало настоящее. Постоянные рекрутские наборы, отрывавшие их от земли, все усиливавшаяся тяжесть налогов и военных поборов, изгнание и преследование дорогих их сердцу священников, отмена старых границ прежних церковных приходов – этих людей не устраивало и раздражало все, что, так или иначе, ломало привычный уклад их жизни.

Пока еще это была не война, и даже не бунт. В городах, особенно крупных, народ был более восприимчив к революционным преобразованиям, но в деревнях уже давно зрело глухое недовольство, все чаще прорывавшееся наружу в виде вооруженного сопротивления. И тогда мятежники уходили в леса целыми семьями и даже селами, скрываясь от преследования.

Невежественные, дикие, грязные, они жили в землянках и норах, прятались в чаще, иногда нападая, иногда защищаясь. Оружия у них практически не было – только косы, мотыги, дубины.