Истребитель
Шрифт:
А в пятницу Истребитель ликвидировал банкиршу!
Теперь оставался Мисин. Его-то он, Коломейцев, не упустит. Может, повезёт и на Топоркова!? Может, не упустит Мисина и сам Топорков!
Э-эх, Топорков, Топорков! Никита Сергеевич. Молодец, стервец! Что и говорить! Тебя ведь надо брать, мой хороший! Или не надо?!
Трудно решиться. Руки чешутся, но мозг борется. Это «дело» его, Коломейцева! Но ЭТО и на его совести. Что делать? В самую пору спросить это у великого Чернышевского.
Он ждал чего-то. Звонка, сигнала, записки, знака, сообщения.
Он дождался.
– Алло. Это Саша Коломей…
– …Да, это я! Никита? – перебил парня «волкодав», уткнувшись в стену затылком и плотно прижимая трубку к уху и рту.
– Узнал? Говори.
– Что? Это ты говори!
– Опять в кошки-мышки играешь?!
– А ты в жмурки! Давай встретимся.
– Ой, как я устал от твоих шуток, Саша! Ты смеёшься?
– Почему это? Не веришь?
– Ага, особенно в моей ситуации! Простой, как сама простота!
– Не болтай, а то могут прослушивать, говори, что хотел! – зло сказал Коломейцев и глубоко вздохнул. Аналитическое содержимое головы взбурлило.
– Не ори! У меня точно такое же состояние, как у тебя. Про Регину слышал?
– Ну?
– Следующий Мисин.
– Да ну! Я не знал!
– Ладно, до свидания!
– Стоять! Извини, постой, Никита!
– Я тебе не чечен какой, и не жопа в «адиках», чтоб так орать! Сознайся, а так ведь хочется меня взять! Да? А зачем? Ты думал? Зачем? Сдашь меня, и что?! Уберут меня – дальше неизвестно, что будет! Родится другая «ДЕСЯТКА», тебя наградят. Другой Подпол. Придут новые, суперновые! А не замочат? У меня уже большие связи здесь и в Москве! А может, я сотрудник ФСБ. Столичной или региональной. А может быть, всероссийской?! Тогда как? Подумай на досуге, Саша!
Несколько секунд оба молчали. Обжёвывали услышанное и сказанное. Искали пробел в теряющихся мыслях. Здравых мыслях.
– Я знаю, Никита!
– Ну, понятно! Конечно. Тебе всё положено знать.
– А дальше что?
– Дальше? Я уберу Мисина, прижучу Чесновского. ещё кое-кого встряхну. А потом залягу, на время уберусь. Я не кидаю Лещинского, но помочь тебе могу очень здорово! Буду держать тебя в курсе, подбрасывать кое-какой материальчик, кое-кого под арест. Хочешь кучу поощрений?
– Это не главное!
– Молодец, Саша, ценю!
– Спасибо!
– Вежливым бываешь. Хорошо! Я буду чистить город до конца. Не знаю, до чьего: время покажет! Буду очищать Родину! А как – мои заботы! Хоть и громко звучит!
– Ты честно?
– Проверяй.
– И доверять?
– И доверяй!
– Я буду обо всём знать, ты обещаешь?
– Я уже сказал.
– Ладно. Хорошо! Верю. Навсегда-то не пропадёшь?
– Если что, тебе сообщат, где я закопан, обещаю!
– Дурак ты, Никита!
– О-о, я чувствую нотки дружелюбия и преданности!
– Собака иногда предаёт хозяина! Например, бультерьер.
– А «волкодав»?
– Очень редко!
– Хорошо! Наверное. Та-а-к. Мешать с Мисиным не будешь?
– Скорее всего.
– Но пропустить-то сценку, конечно, не
сможешь?!– Конечно!
– Ну, ладно, увидимся ещё. Привет… и до скорого, Саша!
– Бывай, Никита Сергеевич!
Коломейцев нажал рычаг телефона и расслабленно вздохнул. Почему вздохнул, и сам не знал. Но организму виднее.
Положил трубку. Прошёл на кухню. Вслед ему вошла жена с озабоченным лицом и тревогой в глазах. С тревогой, страхом и вопросом.
– Что, Саша? Опять собираться?
Коломейцев взял с тарелки очищенную морковку, рывком откусил её, но не разжевал, а крепко обнял жену и пробубнил:
– Нет, родная, не надо! Больше уже никогда не надо!
Ночь Никита спал плохо, несколько раз вскакивал, долго сидел, вслушиваясь в темноту, обходил окна, двери, все закоулки квартиры. После вчерашней газировки раз пять бегал в туалет, чувствуя тяжесть в нижней части живота.
Вторник на работе выдался тяжёлым, работы навалилось невпроворот. Писал, писал и писал. А ещё Семёныч сказал, что скоро ехать в командировку на Север. Обрадовал!
Нужно было что-то придумать.
Опять вспомнил сегодняшний сон. Рука с шариковой ручкой замерла над буровым журналом…
…Бежал недолго: так скоро они ни о чём не догадаются. Нужно только торопиться с ямой.
Облюбовал на ходу выгодное местечко. Заполненную опавшими листьями и обломанными ветром и временем ветками.
Позицию выбрал чуть в стороне от трупа Марины.
Чтоб всё внимание на неё!
Где-то рядом слышались голоса немцев.
Вот привязались, гады!
Никита выгреб пласт сухих, затем слежавшихся серых листьев. Затем также по порядку стал засыпать себя – сначала гнилые, потом верхний покров. Автомат уткнул вдоль тела.
Может быть в последний раз взглянул на серое небо. Уже серое. Скоро дождь. Тучи неугомонно неслись на восток, застилая весь небосвод.
Никита поёжился. Он будет лежать столько, сколько надо! Как надо. Хоть в дерьме!
Ему надо спастись! Ему нужно выжить. Он умеет выживать.
Пали первые капли.
Топорков загрёб охапку, бросил на грудь, умял. Также на левую руку с зажатым в ней ТТ.
Вздохнул, провёл влажным языком по треснувшим губам и уткнулся затылком в корень рядом стоящей ёлочки. Рука, как агонизирующий червь, заелозила по кучке листьев и сучков, засыпав лицо и самого себя.
Будь, что будет! Может ему здесь лежать вечно?!..
…Рядом затренькал телефон, Никита вышел из оцепенения.
– Тебя, Никит, – сообщила Лариса, протягивая трубку.
– Да, – привычно отозвался парень, поднявшись со стула и разглядывая в окно оживлённую улицу, соседний рынок, крыши домов и магазинов.
– Никита, это я, Олег! – представился хороший друг Топоркова, бывший одноклассник, бывший напарник по тренировкам, бывший сосед по дому. Всё бывший! Настоящими остались только редкие встречи и долгие задушевные воспоминания.
– Привет! Как жизня, дружище?! Как делишки на том самом фронте, головорез?!