Итальянец

— Достопочтенный отец, я рада вас видеть, — произнесла она. — Мне необходима беседа с вами, особенно в нынешние тяжелые минуты.

Маркиза знаком отпустила служанку, Скедони тем временем отошел к окну; он с трудом скрывал волнение, которое ощутил при встрече с особой, намеревавшейся погубить его родное дитя. Несколько новых комплиментов, произнесенных маркизой, вернули ему присутствие духа; он приблизился к кушетке и заговорил:

— Дочь моя! Каждый раз, уходя от вас, я чувствую, что теряю право именовать себя доминиканцем, ибо прихожу я к вам со смирением, а удаляюсь с душой, исполненной гордыни; мне приходится провести ее через немалые испытания, дабы очистить и смирить.

Собеседники еще некоторое время обменивались льстивыми любезностями, затем возникла пауза, ибо ни маркиза, ни ее духовник не находили в себе решимости перейти к тому предмету, который сильнее всего занимал их мысли и по поводу которого их интересы теперь резко и неожиданно разошлись. Скедони был слишком погружен в себя, иначе бы он заметил крайнее смятение маркизы, нервный трепет, покрывавший ее щеки легкий румянец, на смену которому явилась бледность, блуждающий взгляд, затрудненное, прерываемое вздохами дыхание. Все говорило о том, что маркиза жаждет, однако же не решается задать вопрос, умерла ли Эллена, и испуганно отвращает взор от того, кого считает ее убийцей.

Скедони, на вид бесстрастный, но взволнованный не менее маркизы, столь же упорно отводил глаза от собеседницы, к которой относился ныне с презрением, по силе не уступавшим негодованию; его новые чувства ниспровергли все его понятия о предмете их прежних споров и наконец научили его справедливости. Чем долее затягивалось молчание, тем более росла растерянность духовника и сильнейшее нежелание назвать имя Эллены. Скедони боялся признаться, что она жива, презирал себя за этот страх и содрогался при воспоминании о собственном поведении, которое привело к тому, что приходится обсуждать жизнь и смерть его дочери. Следовало путем осторожных намеков внушить маркизе, что, как он дознался, семья Эллены достаточно знатна и союз с нею не унизит рода Вивальди; но каким образом приступить к объяснениям, как найти такие деликатные слова, которые смягчат ее разочарование и смирят ревнивую гордыню? Исповедник продолжал размышлять, и маркиза сама нарушила молчание.

— Отец мой, — сказал она со вздохом, — я каждый раз ищу у вас утешения и редко бываю разочарована. Вы слишком хорошо знаете о снедающей меня с давних пор тревоге; могу ли я заключить, что причина ее устранена? — Маркиза остановилась и после паузы добавила: — Можно ли надеяться, что сына моего ничто не уведет со стези фамильного долга?

Скедони безмолвствовал, не поднимая глаз, потом наконец произнес:

— Главная причина вашей тревоги устранена, — и вновь замолк.

— Как! — воскликнула маркиза, мгновенно заподозрив недоброе. Под влиянием испуга она забыла о притворстве. — Вы не смогли ничего сделать? Она не умерла?

В напряженном ожидании ответа маркиза не сводила со Скедони глаз и, заметив его необычную взволнованность, добавила:

— Молю вас, любезный отец, рассейте мои опасения, скажите, что вы добились успеха, а преступницу настигло возмездие.

Скедони поднял глаза на маркизу и тут же отвел; он поднял их в негодовании, а опустил в ужасе и отвращении. Сколь слабо и мимолетно ни проявились эти чувства, маркиза все же уловила в лице исповедника выражение, ранее ей незнакомое. Удивленная маркиза нетерпеливо и настойчиво повторила свой вопрос.

— Главная цель достигнута, — отозвался Скедони, — неравный, позорный брак вашему сыну более не грозит.

— В чем же тогда вы отчасти потерпели неудачу? Ведь я вижу, что вы не добились полного успеха.

— Я бы не назвал это неудачей, — взволнованно произнес Скедони, — ибо честь вашего дома осталась незапятнанной, и к тому же… спасена жизнь.

В конце фразы монах запнулся и мысленно вновь пережил ужас, испытанный в тот миг, когда он, с кинжалом в руке, узнал, что Эллена его дочь.

— Спасена? — повторила маркиза с сомнением в голосе. — Объяснитесь, святой отец!

— Она жива, — отозвался Скедони, — но опасаться вам нечего.

Маркиза, которую тон его слов поверг в недоумение, а смысл поразил до глубины души, изменилась в лице и сказала с нетерпением:

— Вы говорите загадками, отец мой.

— Госпожа! Сие чистейшая правда — она жива.

— Мне это вполне понятно, но когда вы добавляете, что для опасений нет причин…

— …то и тут не отступаю от истины; и, зная вашу доброжелательную натуру, спешу вас обрадовать: ныне справедливость не исключает милосердия.

— Все это на своем месте прекрасно, — не сдержалась под влиянием досады маркиза, — но напоминает мне парадное платье, пригодное лишь для хорошей погоды; мой же небосклон затянут тучами. Вспомним о здравом смысле: объясните мне, что произвело в ваших воззрениях такую неожиданную перемену, и — любезный отец! — будьте немногоречивы.

Скедони в ответ принялся с обычным своим искусством живописать маркизе вновь открывшиеся семейные обстоятельства Эллены в надежде победить отвращение своей духовной дочери к предполагаемому союзу и, напротив, склонить ее ради счастья сына к согласию на этот брак; свой рассказ исповедник дополнил благовидным объяснением того, как упомянутые обстоятельства дошли до его сведения.

Маркизе с трудом удалось обуздать свое нетерпение и не прервать речь духовника, еще труднее было скрыть досаду под маской лицемерия. Когда он наконец умолк, маркиза с раздражением и недовольством сказала:

— Возможно ли, отец мой, чтобы вы так легко обманулись, поддавшись на уверения этой девчонки, которая, как и следовало ожидать, готова прибегнуть к любой выдумке, только бы защитить себя! И вы, человек выдающейся проницательности, приняли за истину пустые и невероятные россказни! Признайтесь уж лучше, отец мой, что в решающую минуту вам отказало мужество и теперь вы сочиняете отговорки, чтобы оправдать свое малодушие.

— Не в моем обыкновении полагаться на видимость, — серьезным тоном сказал Скедони, — а тем паче колебаться, когда надлежит совершить действие, диктуемое необходимостью и справедливостью. Что же до вашего последнего намека, то тут я промолчу: мне не пристало суетливо изощряться в оправданиях, дабы отвести от себя обвинение во лжи.

Маркиза, понимая, что под влиянием гнева преступила пределы благоразумия, снизошла до извинений; свою горячность она объяснила тем, что крайне обеспокоена неосмотрительной мягкосердечностью духовника. Скедони принял эти оправдания благосклонно; они оба понимали, что не могут обойтись без взаимной помощи.

Вслед за тем Скедони поведал маркизе, что опирается в своих суждениях на свидетельства более основательные, нежели уверения Эллены, и упомянул некоторые дополнительные обстоятельства, заботясь при этом не столько об истине, сколько о должном воздействии своих слов. Скедони полагал, что тайна его происхождения надежно от маркизы сокрыта, а посему счел возможным разоблачить ряд частностей, касавшихся семейства, к которому принадлежала Эллена, не опасаясь выдать тем самым свою собственную семейную принадлежность.