Иуда 'Тайной вечери'

– Он немой от рождения, - сказала девушка, когда мальчишка вышел, - и потому не выболтает, что я была здесь в обществе постороннего мужчины. Для него немота - горе, а для меня - удача, ведь положиться можно только на немых. Он в родстве со здешним священником, и люди зовут его Неноте, Племяш.

Бехайм между тем отведал вина.

– Вперед не жалуйся, - сказал он Никколе, - что я скрывал правду о себе. Предупреждаю заранее: я из тех, кто готов пропить и лошадь, и телегу, коли вино придется по вкусу. А это вот, по-моему, весьма изрядное.

– Пейте сколько хотите, - отвечала Никкола, - ведь чтобы добраться сюда и увидеть меня, вам ни лошадь, ни телега не надобны.

Их любовные беседы по-прежнему крутились вокруг первой встречи на улице Снятого Иакова и вокруг диковинного чуда, которое вновь свело их в большом и многолюдном городе.

– Я непременно должен был тебя отыскать, - твердил ей Бехайм, - ведь ты с первого же взгляда сумела пробудить во мне такую любовь, что я бы просто умер, не видя тебя. Но поиски оказались по твоей милости очень нелегкими.

– По моей милости? Это как же?
– спросила Никкола.

– Ты больше не приходила на ту улицу, где мы впервые увидели друг друга, а я столько раз искал тебя там, - сетовал он.
– Даже с постоялого двора съехал, хотя там все было, что требуется, и снял жилье в весьма убогом домишке на улице Святого Иакова, лишь бы тебя сподручнее было высматривать. Часами сидел у окна, все глаза проглядел, вдруг ты мелькнешь среди прохожих.

– Вам, стало быть, вправду хотелось меня увидеть?
– осведомилась Никкола.

– Что ты спрашиваешь!
– воскликнул Бехайм.
– Сама знаешь, тебе стоит только глянуть на мужчину, и он сей же миг теряет рассудок!

– Удивительное дело!
– заметила Никкола.
– Значит, чтобы возникло желание снова меня увидеть, надобно потерять рассудок?

– Ах, молчи и не путай все на свете, ты прекрасно все понимаешь, сказал Бехайм.
– Сперва посмотрела на меня, заставила по уши влюбиться, а потом сбежала, ровно пантера какая. А я стоял, знать не зная, что с собою делать. Поверь, чтобы разыскать тебя, я бы не побоялся продать душу дьяволу.

– Нельзя так говорить!
– Никкола перекрестилась.

– А за то, что я снова тебя повстречал, - продолжал Бехайм, благодарить надо только мою удачу, которая вовремя привела меня в трактир, где Манчино поджидал тебя. Ты для этого ничего не сделала.

– Неужели?
– Никкола улыбнулась и покраснела.
– А Манчино сердит на меня. С того дня так больше и не показывался, избегает меня.

– Да, ты для этого ничегошеньки не сделала, - объявил Бехайм.
– Ты искала его, Манчино, а не меня.

– А вы видели, как я шла мимо, но даже и недодумали броситься вдогонку, - корила Никкола.
– Видели и позволили мне уйти. Я помню, перед вами стоял кувшин вина, и вы никак не собирались с ним расстаться. Вот какое ваше усердие. А я? Я увидела вас рядом с Манчино и сразу сказала себе: ну, если это не удобный случай, то...

Бехайм именно это и хотел услышать, но не успокоился, желая слышать из ее уст еще и еще больше, и потому продолжал допытываться:

– Значит, ты увидела меня рядом с Манчино. И как же я тебе показался?

– Ну, я посмотрела на вас, - сообщила Никкола, - хорошенько посмотрела, и в общем не нашла ничего такого, что бы мне могло не понравиться.

– Понятно, не горбатый, не расслабленный, не косоглазый, - заметил Бехайм и провел ладонью по щеке и бородке.

– И я сказала себе: знаешь, Никкола, в любви женщина иной раз должна сделать первый шаг, - продолжала девушка.
– Хотя надо ли мне было так поступать...

– Не сомневайся в этом!
– воскликнул Бехайм.
– Ты поступила совершенно правильно. Знаешь ведь, я чуть с ума не сошел от любви к тебе.

– Вы говорили, - кивнула Никкола.
– Наверно, вы и правда любите меня, но так, как богатый и знатный господин любит бедную девушку, - умеренно. Она смотрела на озерцо и на прибрежные деревья, словно бы зябко дрожавшие под дождем, и толика разлитой в природе печали закралась ей в душу.
– Да и безрассудно было бы надеяться на большее.

– Я не знатный господин, - поправил ее Бехайм.
– Я коммерсант, торгую разными разностями, так и перебиваюсь. Продал здесь, в Милане, пару коней и живу теперь на выручку от этой сделки. Пока хватает. А еще надо мне, - при мысли о Боччетте он помрачнел лицом, - получить кой с кого должок.

– Слава Богу!
– сказала девушка.
– Я-то думала, вы вельможа, из знатной семьи. Этак мне милее. Ведь нехорошо, когда в любви один ест пироги, а другой - пшенную кашу, да и той у него в обрез.

– Ты о чем?
– спросил Бехайм, который, задумавшись о Боччетте, слушал вполуха.
– Коли я не из знатного дома, ты сразу называешь меня пшенной кашей?!

– Это я - пшенная каша, а вы - пирог, - объяснила Никкола.

– Ты? Каша? Что ты городишь?
– заволновался Бехайм и бросил думать о Боччетте.
– Каша! Тебе просто хочется лишний раз услышать, что в Милане ты самая красивая, а для меня самая любимая, другой такой, как ты, я нигде не сыщу.

Никкола зарделась от удовольствия.

– Значит, вы меня любите? Благоволите ко мне?

– Как ты это устроила?
– спросил Бехайм.
– Не бросила, часом, мне в вино или в суп травку "иди-за-мной"? Когда я не с тобою, я и думать ни о чем другом не могу. В жизни так не влюблялся.

– Это хорошо, - сказала Никкола, - и очень меня радует.

– А ты?
– спросил Бехайм.
– Как обстоит с тобой? Ты любишь меня?

– Да, - ответила Никкола.
– Очень.

– Скажи еще раз.

– Я очень вас люблю. Вы мне по сердцу.

– И чем же, каким поступком ты намерена показать мне это и доказать?

– А разве нужен какой-то знак? Вам известно, что это правда.

– Когда мы встретились в первый раз, - сказал Бехайм, - ты обещала мне поцелуй и еще много чего.

– Неужели?
– воскликнула Никкола.

– Я прочитал это в твоих глазах, - объяснил Бехайм.
– В твоих глазах было обещание. И теперь, когда все у нас идет хорошо, я требую это обещание исполнить.