Иван Берладник. Изгой

Ноги сами вынесли к костру, где сидели освобождённые невольники. Они пили, празднуя освобождение, но веселье их было нерадостным - тот, кто пережил неволю, не вдруг от неё избавляется. Назначавшиеся на продажу девки уже ластились к берладникам.

Рослый мужик с задиристым взором бросился в глаза. Иван присел напротив:

–  Откудова будешь?

–  Купцом я был, - ответил мужик.
– Звать Бессоном. Как родитель мой помер, так стал с товаром ходить. Товар красный - всё узорочье, золото-серебро. Да это, вишь, товар не ежеденный - сегодня весь раскупили, а назавтра никто не подошёл примерить. Наладился я в чужие земли сходить взял у боярина Кочерги гривны - думал, с прибытком ворочусь да и отдам, ан еле свои расходы покрыл. Сызнова пришлось к боярину идти кланяться, сызнова он меня гривнами ссудил… А к первым тоже резы прирасти успели… Не расплатился с долгами, а в третий раз взял. Ну, уж на третий-то мне вовсе не свезло - налетели тати, весь товар и отняли, меня едва живого пустили.

–  Наши, что ль?
– толкнули бывшего купца в локоть берладники.

–  А бес его ведает. Не балакали мы с ними, знакомств не заводили… Пуст я пришёл к Кочерге на двор, повинился, а он за то осерчал да и велел дом мой за долги забрать под себя. Всю рухлядь, какая была, вывез, сеструху убогонькую - горбата она у меня - со двора велел палкой гнать… Каб был я один, стерпел, а тут не выдержал, да и замахнулся на его отрока. Хорошо побил, да и меня самого здорово отходили. А когда очнулся у Кочерги в порубе, он мне и сказал - мол, твой дом как раз весь долг покрыл, но за увечье отрокам ты мне ещё должен. Вот и запродал меня на чужую сторону. Кабы не вы, свезли бы меня в Византию аль ещё куда подалее…

–  Он, Кочерга, не впервой лодьи с товаром вниз по Пруту отправляет, - добавил молодой парень рядом с Бессоном.
– С того и богатеет. Его дом в Коломне самый первый опосля посадничья.

–  А ты откудова знаешь?
– незаметно вокруг костра стали собираться берладники.

–  А я у него до весны в отроках проходил. Бессон и мне, как зорили его избу, синяков наставил, - вздохнул парень и покосился на бывшего купца, который сидел рядом с видом, словно и не о нём речь.

–  Эва! А чего ж в обельные-то холопы попал?

–  Да за коня… Прикупил наш боярин дорогого жеребца. Шибко красивый был конь - и князю не стыдно на нём сидеть. Да дикой больно, ну чисто поганый половец… Двоих мало не насмерть залягал. А Кочерге страсть, как охота на нём прокатиться, всему городу на загляденье. Вот он и скажи - мол, даю гривну серебром тому, кто его под седло укротит. Я сдуру и вызвался. А жеребец возьми да скакни, и упал. И ногу сломал. А какой конь без ноги?
– вокруг сочувственно закивали знатоки лошадей.
– Боярин на меня и взъелся. Твоя, кричит, пёс, жизнь его не стоит! Ну и запродал меня, чтоб другим неповадно было добро боярское портить. Вместях с Бессоном в порубе сидели. Вместях он нас на лодью и снарядил.

Бывший купец без злобы посмотрел на бывшего боярского отрока. Боярскую челядь не иначе, как псами, величали и ненавидели за то, что те по первому боярскому слову кидались на людей, не разбирая правого и виноватого. Но эти двое сидели плечом к плечу, как родные братья.

–  Куда ж вы теперь?
– нарушил недолгое молчание Иван.

–  А куда? Только разве на дорогу с кистенём, - вздохнул отрок.

–  Не мешало бы с Кочергой посчитаться, - мечтательно добавил Бессон.

–  А ко мне в дружину пойдёте?
– спросил Иван. На него вытаращили удивлённые глаза. Кто-то из берладников толканул Бессона в плечо:

–  Что зенки выпучил? Князь это. Наш, берладский.

4

Летом как вымирают берладские сёла и городки. По домам сидит разве что стар и млад, а мужи на возрасте кто в сёдлах по степи кочуют, а кто затаился в насадах, ждут купеческие лодьи. Дунай, Серет и Прут постоянно несут на своих волнах корабли - и угры, и ляхи, и свои, русские купцы из Галицкого княжества спешат к Русскому морю, в Византию да Грузию, а то и далее. Оттуда везут дорогие товары - заморские ткани, редкий мрамор на церковные нужды, золото и серебро, благовония, книги. Великие порты - Олешье на Днепре, Белгород на Днестре. Север здесь встречается с югом, лес торгует со степью. А по пути к тем городам берут свою дань и берладники. Добытое либо делят промеж собой, либо свозят в Добруджу, на общий торг. Могут и отправить в Малый Галич на Дунае - оттуда награбленное уйдёт к валахам.

Приволье на Нижнем Дунае, в междуречье Прута и Серета. Земля тут родит обильно, только успевай собирать урожаи. Издавна зарились на эти земли и валахи, и болгары, и византийцы, и русские. Но пришедшие первыми берладники крепко держались за свою землю и отстаивали ото всех находников.

…Подымая пыль, пронеслись по дорогам Берлада всадники. Осаживая у околиц хуторов усталых коней, хриплыми голосами кричали, что идёт беда. Домчалась злая весть и до Добруджи.

Иван только два дня, как вылез из седла - поднимались вверх по Серету, смотрели, не озорует ли кто чужой. Пугнули какую-то ватагу, промышляли в боярских лесах зверя. Князь загорел до черноты на горячем солнце, лицо обветрилось, волосы выгорели и стали казаться рыжими. Он крутился на просторном дворе Домажира, заигрывая со снохой Домажира, Оляндрой, когда мимо проскакал чужой всадник:

–  Половцы! Половцы пришли!

–  Почто шумство?
– Домажир высунулся из домашней кузенки.

–  Гонец баял - половцы, - ответил Иван.

–  Дождались, - сплюнул Домажир, скинув передник, набросил на плечи однорядку и широким шагом вышел со двора.

Иван поспешил следом. Домажир ступил на широкую площадь, где обычно бывал торг. Сюда теперь стекался народ. Слышались крики, все спешили расспросить гонца, но тот, осадив у коновязи загнанного коня, на неверных ногах прошёл в большую приземистую хату, где собирались воеводы.

–  Ты, Ростиславич, покудова побудь тута, - твёрдо остановил Ивана Домажир на пороге.

–  Почто? Я в боях бывал. Я свой!

–  Воеводский круг тебя не признал…

–  И не признает, коли всю жизнь за чужими спинами проторчу, - отрезал Иван и следом за Домажиром переступил порог.

В воеводской избе, как в думной палате у князя, - лавки вдоль стен и один столец на переднем месте. Каждый год садится сюда выборный воевода, чьё слово в любом споре последнее. Покажешь себя мудрым и сильным - на второй год тоже сюда сядешь. А не справишься - уступи другому. Иван присел на лавку подле Домажира, но взгляд раз за разом возвращался к стольцу - привык сызмальства сидеть на переднем месте. А тут один из последних.

На столец, тяжело отдуваясь, взошёл Держикрай Владиславич - нынешний старшой воевода. Положил на колени шестопёр - знак власти. И сразу углядел среди воевод нового человека:

–  А это ещё кто?

–  Иван Ростиславич, - ответил Домажир.
– Я кругу сказывал.

–  Я князь, - сказал Иван.

–  Князь, - скривился Держикрай Владисла вич.
– Нету на Берлади князей. Мы люди вольные, сами по себе.

–  И я сам по себе, - не опустил взгляда Иван.
– Берлад и моя земля. И мой меч тоже защитит её от поганых.

Воевода Держикрай прищурился, помолчал.

–  Ну-ну, - наконец молвил он.
– Поглядим, сгодишься ли.

Гонец сидел подле, опершись локтями о колени. Он поднял на старшого воеводу усталые глаза.

–  Сказывай, - велел Держикрай.

–  Половцы пришли, - выдохнул гонец, вставая.
– Через Буг перебрались, к Днестру подходят. Перейдут Днестр - сюда кинутся…

–  Уж перешли, видать, - проворчал кто-то из воевод.

–  По Днестру наши заставы, - возразили ему.
– Удержат.