Иван Берладник. Изгой

–  Откуда ты такая, баушка?
– кивнул тот.

–  Из деревни, касатик, - и ему, как родному, улыбнулась старушка.

–  Из этой?

–  Из неё самой. А шла из Берёзовки. Дочерь у меня там в замужестве, вот и ходила внучат проведать. Девятеро у меня внучат, - словоохотливо принялась объяснять старушка.

–  А земля тут чья?
– оборвал её Иван.

–  Земля-то известно, чья - боярская, - улыбка старушки померкла.
– Где ж такое бывает, чтоб земля была ничья?

Берладники тихо заворчали - мол, на Дунае вся земля свободная, - но Иван вскинул руку, заставляя их замолкнуть.

–  А князь какой над вами?

–  Не ведаю, милок, - по-детски застенчиво ответила старушка.
– Боярин есть - то верно. А есть ли князь и какой он - не видала и не слыхала отродясь. Князья-то они далече отсюдова. К нам не заглядывают. Глушь у нас…

Иван оглянулся на своих спутников. Признаваться или нет, что он тоже княжьего рода? Но, взглянув на бородатые сумрачные лица, на разномастные кожухи и опашени, понял, что ничего не скажет.

–  А река эта как зовётся?
– вместо этого спросил он.

–  Угра-река.

Иван выпрямился в седле, поглядел на темневшую впереди деревушку. Где-то там боярская усадьба. Спросить, что за князь над ними? Коли Ольжич - решил для себя, - свистну дружине и молодцы разгромят усадьбу.

Но обошлось. Принятый и без всяких угроз получивший стол для своих людей, Иван узнал, что вошли они в смоленские земли, прямиком ко князю Ростиславу Мстиславичу, меньшому брату Изяслава Мстиславича Киевского.

4

Лето на Руси - издавна тихая пора: мужики сидят по домам, косят сено, ждут урожая и собирают озимые. Бабы и ребятишки пропадают в лесах - по ягоды и грибы. Бояре-вотчинники забились в свои усадьбы - следят, всё ли собрано, просушено и уложено в закрома. Лишь по осени, когда жито скошено и обмолочено, можно выступать в походы. Летом боятся снимать мужика с земли в ополчение - ещё убьют ненароком, а кто тогда по осени соберёт урожай да свезёт его на двор? С одними бабами и детьми много не напасёшь.

…В тот день село Лутовиново, одно из многих княжьих сел под Мченском, жило своей жизнью. С утра развиднелось после нескольких дней непрерывных дождей, и староста Ероха с рассвета погнал мужиков на покос - заготавливать сено для княжьих лошадей. Прошлым летом знатно ополонился Владимир Давидич Черниговский в усадьбах Игоря Ольжича - досталось ему несколько сотен добрых коней. Половину из них он разослал по своим сёлам возле Мченска, остальных держал при себе в Чернигове. Смердам новая забота - три сотни жеребцов прокормить! И ячменя им посей да убери, и сена накоси. А ещё заставили конюшни ставить. Слава богу, сейчас табуны на выпасе. Но ежели не заготовить сена, староста вместе с княжьим тиуном Кабаном шкуру спустят!

По берегам Зуши-реки широкие заливные луга. После дождей трава там встала по пояс, а кое-где и выше. Было нежарко, но косцы упарились, и к полудню почти все поскидывали рубахи. Косили, идя ровным рядом, трава ложилась позади зелёными волнами с цветными искрами цветов. Работали споро, не ленясь, но поглядывали по сторонам - как бы изловчиться, да покосить и своим лошадкам немного такой травы! Смерд обычно ту траву берет на сено, которой князь и княжий тиун побрезговали, а в ней полынь не редкость.

Дошли до пологого берега и совсем уже было развернулись, чтобы идти назад, как вдруг молодой Игнашка, что первым дошёл свою полосу и с улыбкой подставлял загорелое веснушчатое лицо солнцу, замер, широко распахивая глаза. Рот его разинулся в немом крике.

–  Че вылупился?
– окликнул его сосед, дядька Порей.

–  А вона… Глянь-ка, дядька! Пылят, - Игнашка ткнул пальцем в рощу на том берегу.

Порей обернулся - как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за рощи намётом выходят всадники. Глаз мигом сбился со счета - хотя было там всего сотни две-три, косцам показалось, что на них летят тысячи врагов.

–  Поганые, - прошептал Игнашка и заорал во всю мочь, кидая косу: - Половцы!

–  Половцы пришли!
– подхватили его крик косцы.
– Бежим!

Бросив сено, мужики скопом ринулись к Лутовинову - упредить баб и успеть увести детей в лес. За их спинами половцы разделились - половина устремилась вдоль берега, заметив пасущихся коней, а остальные поскакали к броду.

Они ворвались в Лутовиново, как раз когда по улицам метались перепуганные селяне. Кто успел, тот, побросав нажитое, бежал к лесу. Другие ещё суетились, волоча добро. Голосили бабы, плакали дети, зло ругались мужики.

Игнашка проскочил свой дом - только крикнул мамке да сестрёнке: «Бежите!» - и прямиком кинулся к дядьке Игнату. Старшая Игнатова дочка, Манюха, была его невестой.

–  Манюха! Бежим! Поганые пришли!
– заорал он, вваливаясь к соседям.

Заголосила Игнатова жена, заметалась по дому. Заверещали, цепляясь за её подол, мальцы - пятеро сынков было у Игната, да все малы - младший только-только народился. Манюха с сестрой Дашкой кинулись к ларям.

–  Бежим!
– Игнашка цапнул девушку за руку и выскочил с нею на двор. Не обращая внимания на крики матери и сёстры, он перемахнул плетень и, волоча девушку за собой, помчался огородами к лесу.

Не одни они были - ещё человек десять лутовинцев спешили туда же. Манюха рвалась к матери, кричала что-то на бегу, дёргала руку из Игнашкиной ладони.

Не оборачиваясь, ворвались под густые кроны дубов, росших на опушке леса. Здесь Манюха закричала:

–  Почто от тятьки, от мамки оторвал? Как они без меня? Как мамка с малыми сладит?

–  Цыц ты!
– Игнашка повалил девушку, укрывая её в траве. Сам вытянул шею, глядя на окраину Лутовинова.

До леса доносились топот коней, крики людей и шум сражения. Мужики хватали топоры, рогатины и охотничьи луки, обороняя свои семьи. Их рубили или, захватив шею арканом, волокли в полон. На улицах секли старух и малых детей, отрывая их от материнских рук. Врывались в избы, вытаскивая всё самое ценное.

–  Мамонька, - ахнула Манюха, подползая к Игнашке.

Пореева жена тоже бежала огородом, неся младшего сынка на руках. Дашутка тащила второго, двухгодовалого, братика, трое других поспешали следом.

Сразу три половца выскочили на огороды и поспешили к женщинам и детям. Дашутка заверещала, когда её настиг половец, вырвал из рук брата и рывком кинул поперёк седла. Тринадцать лет девке - на торгу в Олешье дадут за неё много серебра… Двое других тем временем бросились к её матери. Истошно завопивший младенец затих под копытами коня, двух других посекли, а саму бабу вместе со старшим - сочли его взрослым - погнали назад, к улице, где уже сгоняли полон.