Иван-да-Марья

Явилась Марья на дальний луг. Смотрит - стадо мирно само по себе пасется, а пастух в тенечке под деревом лежит. На коленях у него книжка раскрытая, а голова набок свесилась, глаза закрыты - разморило Ванюшу. Марья тихонечко к нему подошла и корзинку радом поставила. А потом за деревом укрылась и переоделась в одно из своих бальных платьев - то, что серебряной нитью шитое. Снова к пастушку подошла, наклонилась и поцеловала его в губы. Иванушка тотчас, конечно, проснулся, глазами хлопает, а понять ничего не может.

– Ну, здравствуй, Ваня, - говорит царевна.

– Ага... это... то есть... ты это, Мань, откуда здесь?

– А это я тебе, Ваня, снюсь. Голову тебе, понимаешь, напекло, и царевны всякие сниться начали.

– А-а-а-а-а...
– тотчас успокоился Иванушка и руку под голову подложил.
– Ежели снишься, тогда ладно. Снись дальше. Будем разговоры всякие разговаривать.

– А знаешь ли ты, Ваня, отчего я тебе снюсь?

– Отчего?

– Оттого что ты, Ваня, влюбился в меня без памяти. Влюбленным, знаешь, всегда предмет обожания снится.

– А чего ж ты мне ночью тогда не снилась?

– Вот дурак. Порядочной девушке, видишь ли, до свадьбы к юноше ночами являться неприлично. Даже и во сне. Я тебе лучше днем являться буду. Вот как заснешь на этом самом месте - так я тебе и приснюсь.

– Ну и ладно. Тоже мне, счастье великое. И ничего я в тебя не влюбился. Да еще без памяти. И не думал даже. Мне вот, может, давеча сосед Игнатьич верхом на корове Милке приснился. Так что ж, скажешь, я в них обоих влюбленный, что ли? Так не в моем они, знаешь ли, вкусе. Игнатьич - тот староват, пожалуй, будет, а Милка хромает на правую заднюю...

– Ой-ой... корова тебе приснилась, потому что ты пить хотел и о молоке подумал, и еще потому что кругом у тебя тут коровы. А сосед приснился... не знаю, почему сосед.

– Это оттого что психоаналитик из тебя, Мань, ну вот никудышний. Я бы, конечно, мог тебе по полочкам все разложить... но к чему? Ты и сама-то - фантом моего подсознания...

– Сам ты фантом, - обиделась Марья.
– А я царевна. И ты в меня влюбленный. Только и мечтаешь, чтобы к батюшке моему явиться и в жены меня попросить.

– Неа, - зевнул Ванюша, - я ж тебе не Васька-балбес, чтобы...
– тут у Ивана глаза сами собой закрылись, и он потихонечку засопел.

– Тьфу ты, - сплюнула царевна, - ну и сам дурак.

Переоделась она снова в свои лохмотья, шкуру ослиную сверху накинула, и в дом к Степановне возвратилась.

– Что ж, девонька, - спрашивает ее хозяйка, - отнесла ты сыну моему пироги?

– Отнесла, - отвечает.
– Только спал он под деревом так крепко-прекрепко да сладко-пресладко, что я и будить его не решилась. Оставила корзинку с ним рядом.

– Ну и спасибо тебе, милая, - улыбнулась Степановна, - небось, найдет. А ты бы, девонька, помогла мне покамест. Старая я уже, да и устала с утра-то...

Ну, согласиться Марья, конечно, согласилась, а только никакая работа у нее не спорилась. Взялась полы в избе мести - такую пылюку подняла, что сама расчихалась. Села овощей к ужину почистить - все пальцы себе ножом изрезала. Пошла гусей кормить - так те ее чуть до смерти не защипали...

– Экая ж ты неумеха, - вздыхала Авдотья Степановна.
– Ну вот прямо как сыночек мой младшенький. Его ж за то сызмальства Иванушкой-Дурачком и прозвали...

– Матушка Авдотья Степановна, да я ж научусь!

– всхлипывала царевна, а про себя думала: нипочем мне этой науки не освоить... А еще думала: это какой же такой, интересно, Иванушка-Дурачок, когда он герой великий?

К вечеру, замаявшись, Марья снова заснула до возвращения Ивана с Василием, а назавтра все в точности повторилось. Проснулась царевна к полудню, а Степановна уж все дела по дому переделала. Вызвалась Марья сама на сей раз обед Иванушке снести, взяла корзинку и свой сундучок и на дальний луг отправилась. По дороге еще во второе свое красивое платье переоделась - то, что золотой нитью шитое - и явилась к пастуху красавицей-царевной.

– Здравствуй, Ваня!

– А-а, привет-привет! О чем сегодня расскажешь, о сон моего разума?

– Хммм, ты меня уж лучше прекрасным виденьем называй.

– Ну какая разница? Все равно сплю.

– Ну и спи себе.
– Присела царевна на траве возле Иванушки, голову его на колени себе положила.
– Ничего я тебе рассказывать не стану. Лучше уж ты мне расскажи.

– Что ж тебе рассказать такого?

– А вот почему ты, к примеру, воин великий, коров тут пасешь? А еще я в деревне слыхала, будто тебя тут отродясь не Иваном-героем величали, а Иванушкой-Дурачком. Это как же так выходит?

– Да очень просто. Потому что не воин я никакой, и уж не герой-то тем более.

– Да ведь меня-то ты спас? И против разбойника сдюжил...

– Эх, царевна! А еще из подсознания. Я ж и не спасал тебя вовсе! То есть не тебя я вовсе спасал, а брата свово - балбеса непутевого...

– Как так?
– озадачилась Марья. Глядь, а Иванушка уже снова спит сладким сном. Стала она его трясти и тормошить, а только у Вани-богатыря и сон был крепкий - не добудишься. Ушла царевна в досаде. "Ах, негодяй, - думает, - я тебе покажу, как дрыхнуть! А мне теперь что - от любопытства лопнуть? Ну, ничего, ты у меня еще все расскажешь..."

И на третий день отправилась Марья к Иванушке на дальний луг.

Так уж вышло, что как раз в этот день и в этот же час одна из девок деревенских - охотниц за женихами - решила пастушка навестить. Вот идет девица и видит, что прямо перед ней в ту же сторону спешит приживалка Авдотьина в ослиной шкуре. Не захотела девка юродивой показываться, пошла следом незаметно. И видит: зашла безумица оборванная за дерево... а вышла из-за него красавица в дивном платье. Ни дать ни взять - царевна али княжна какая. А может, и вовсе фея. Колдовство!
– решила девка и опрометью наутек кинулась.

А царевна, нарядившись в третье из своих бальных платьев - то, что бриллиантовыми звездами вышито, - явилась снова к Иванушке. Встала над ним и руки в боки уперла.

– Н-ну?
– спрашивает так грозно.

– Ну чего - ну?
– зевнул Ваня, открывая один глаз.
– Хоть бы поздоровалась.

– Здоров будь, - не очень-то приветливо буркнула Марья.
– Рассказывай давай.

– Между прочим, это ты мне снишься, а не я тебе. Чего это ты в моем сне раскомандовалась?

– А того! Что я, в тебя, может, влюбилась за то, что ты меня спас! А ты и не спасал, оказывается, вовсе! Рассказывай, говорю!