Иван Дорога

– Начальник, отдай! – и наконец отняв мяч бросил его в кусты.

– Добрый вечер! – сказал я, приблизившись ко входу в беседку.

– Ваня? – спросил он, я кивнул. – Да ты понимаешь Ваня, забились как-то с пацанами в Буру играть! Я тогда ставку двинул, мол если проиграю, собаку заведу, назову Начальником и мячик носить научу!

– Проиграли, похоже? – машинально сказал я и сжал отвертку сильней.

– Проиграл… – протяжно сказал Марат и посмотрел с прищуром.

– Во всяком случае оригинально. – отметил я и предпринял какую-то не очень мной контролируемую ужимку.

– Проходи, присаживайся. – предложил Марат, указывая на место, напротив.

Я уселся на лавку, застеленную тонкими длинными подушками и навалился на спинку, не вынимая рук из карманов. Пахло шашлыком и откуда-то справа тянулись неровные облачка сизого дыма. Слышался треск углей и тихий металлический скрежет.

– Ты не напрягайся – отдыхай… – сказал протяжно Марат. – Пока отдыхаешь я тебе историю расскажу. Это ты тему нашел с электрооборудованием? – я было хотел ответить, но Марат меня опередил, – знаю – ты! И Роме ее предложил! Молодец! – Тут Марат указал взглядом на накрытый стол. – Есть хочешь?

– Нет спасибо, только что из-за стола. – хрипло ответил я.

– Выпьешь? – я отрицательно покачал головой.

– И правильно, тебе теперь сколько, шестнадцать? – я кивнул, – если не француз, то рановато. Я вот тоже не пью, давай ка мы с тобой лучше сока гранатового выпьем! – сказал он взявшись разливать сок из графина и подвинув стакан ко мне добавил, – для крови полезно.

Я глубоко вздохнул, и он продолжил.

– Представь себе картину: идет значит предположим из Новосибирска караван из трех фур в какой-нибудь Казахстан, а по дороге его перехватывает скажем «другая организация». Караван катит дальше, но вместо пункта назначения прибывает куда-нибудь в сельскую местность, допустим в лесной заброшенный хуторок. Груз ставят в отстойник до лучших времен или пока пыль не уляжется. Потом этот отстойник находит какой-нибудь грибник, допустим по имени Леопольд! – тут он повысил голос, я еле сдержался чтобы не вскочить с места. – …и начинает потихоньку таскать груз к себе и мало по малу продавать, или отдавать за бутылку! Ладно… Потом, грибник этот натыкается на молодых пацанов готовых купить сразу машину. Пацаны перепродают товар другому барыге и все вроде при деле? Но вдруг пацаны куда-то пропадают и появляются другие – уже городские, просто мимо проезжали, а тут грибник им товар и предложил. У этих размах по шире, начинают брать по многу. Опять дела пошли, всем хорошо, но тут появляются люди, которые этот товар до лучших времен отложили. Понятное дело и покупатели, и грибник без вести пропадают и вроде хвостов больше не осталось. Но вот подъезжает к дому грибника паренек, один, на грузовике и начинает спрашивать про Леопольда. Ему говорят: «нет его!». А тот видит оборудование из сарая носят, и возьми да скажи, что-нибудь вроде: «тоже электрику покупаете?» или «я его здесь подожду!». Ребятки смотрят – местный, да еще и на машине, и чего им с этим делать? – я в тот момент кажется почти окаменел. – Пацан то молодой, вроде тебя, но молодой не молодой дело делать надо, ну что – машину в кювет да сжечь к чертовой матери – правильно!?

– Это вы…? – протяжно выдал я, чувствуя себя словно черепаха, высунувшая голову из панциря.

– Не перебивай Ваня, я не закончил! – сухо и страшно сказал Марат. – А потом ребятки эти соображают, что раз местный приехал за их товаром значит кто-то здесь им торгует, и начинают шустрить по району и искать с кого спросить. Находят местного барыгу, прессуют его, а потом приходят ко мне, по тому как барыга этот говорит, что работает от меня.

Здесь из-за изгороди появился Поролон и медленно прошел в беседку держа на руках поднос с шашлыком. На нем был надет передник с изображением улыбающегося лица, а на забинтованной голове маленький поварской чепчик. На его отекшем лице кроме множества царапин и пары синяков под глазами белели полоски пластыря, фиксирующие квадратный тампон из бинта. Он поставил поднос на стол и молча исчез за изгородью.

– Когда люди делают, то чего не понимают – нужно дать им дело по силам. – сказал Марат и взял шампур с подноса.

– А зачем вы мне это говорите? – с трудом минуя внутреннее сопротивление выдавил я.

– Зачем…? – со вздохом начал Марат. – Пока не поднимай головы и своим то же скажи. Если будет новая тема – приходи сразу ко мне. В этот раз повезло, а другой можешь и не выскочить, но, если за тебя или твоих с меня спрашивать придут, тут поварским колпаком не отделаешься. – уже смягчившись сказал Марат и прищурившись спросил. – Как вы Рому зовете?

– Поролон. – не думая не секунды выдохнул я.

– Ему теперь к лицу. А ты думай, чего тебе надо, и кто ты есть? – указывая в сторону дорожки сказал Марат и стал уплетать шашлык навалившись на стол локтями.

Я встал и словно во сне побрел к воротам, еще вскользь зацепив взглядом грызущего мяч Начальника. Ромин подручный отвез меня обратно и только теперь, стоя у своей калитки я разжал ручку отвертки в кармане, и тошнота тут же подкатила к горлу.

Домой заходить не стал, вместо этого не торопясь побрел на берег речки, тогда подумал: «нечего эту тяжесть домой тащить». Умылся и стал слушать воду и бормотать на нее, а издалека словно мне в ответ, слышались неразборчивые голоса, прилетавшие из-за речного поворота. Так и просидел пока солнце не завалилось за зазубренный макушками елок горизонт, и испуг не растворился в крови слабостью, к тому же похолодало, а ночью и вовсе пошел дождь.

Глава 5. Холодная тень образования и страсти по Наде

Лето растеклось по дорожным ямам осенними лужами и пришло время браться за новую учебу. Хотя, что я говорю, подобное отношение сохранялось только на протяжении пары недель, по истечении которых утверждение того, что в этом училище можно еще и учится вызывало только насмешку.

Когда весь наш первый курс собрали в большом конференц-зале для приветственного слова я не на шутку удивился напору местной директрисы. Она подходила к формулировкам, обозначающим перспективу нашей образованности с размахом охочего до пылких речей партийного работника времен индустриализации. И порядком рабочих перспектив уж никак не меньше чем рисовал Остап Бендер в своей знаменитой речи по проведению межпланетного шахматного турнира в деревне Васюки (в перспективе Нью-Васюки). Так что весь курс, окроплённый ее звонким словом и всепроникающим воодушевлением вышел из конференц-зала как из храма – с радугой в глазах и в неоправданно приподнятом настроении – вот что значит опытный оратор.

Силу речи никак не умолял тот факт, что флер доступный может быть только многоумному абитуриенту, поступившему в МГЕМО на бюджет, ссыпался с нас тут же в коридоре, оставив только легкое эмоциональное похмелье.

Но нужно сказать, что тот стереотип, брезгливо преодолев который я перешагнул порог училища, скоро претерпел некоторые перемены. Кроме того, что, как и во всяком подобном заведении группы разделялись на мужские и женские, по принципу обучения разным профессиям (мужскую часть учили на водителей категории «С», женскую на швей легкого платья), в новинку был и весь остальной уклад.

Казалось дух советской традиции образования пропитал стены училища настолько, что никакое время, новая отделка и мебель ничего не могли противопоставить его излучению. Кстати тоже касалось и людей, и, если в этом смысле рассматривать преподавательский состав, это было особенно заметным. Взять хоть двух совсем молодых, очевидно только что окончивших университет преподавательницы-первогодок. В первые месяцы работы они выглядели как веселые развратницы, но вскоре превратились почти в стереотип учительниц из старых фильмов: появился некий стержень и более вдумчивый подход. Конечно их сменившийся гардероб и исчезнувшее ощущение развязного нрава, стали ощутимой потерей для моих эротических фантазий, но тем ни менее.

Как известно, всякой особенности пространства для ее питания нужна идея. Здесь в качестве основного идеолога, логично выступал завуч – Каратин Илья Ильич. Он конечно тащил непосильную ношу. На нем висели гири общественных: этики, морали и вопросы их трактовки, но он нес их легко и бойко с нерушимым пламенем в глазах, как и подобает бывшему алкоголику внезапно нашедшему иной смысл. Кроме перечисленных нагрузок Илья Ильич вел историю и играл на гармошке в организованной им же самодеятельности. К слову репетиционную точку для этого отвели прямо за стеной цеха по ремонту электродвигателей. И когда самодеятели начинали шлифовать свои навыки, завывая за стеной какое-нибудь очередное: «ой рябина кудрявая…», мужики, занятые почти дзен-буддийской техникой перемотки проволоки на роторе двигателя, не редко орали матом, негодуя по поводу нарушения их послушания.

Остальной преподавательский состав конечно уступал завучу в энергичности. Но каждый в своем роде не терял определяющих черт, привычек и индивидуального подхода, но только в рамках учебной программы.

Что касается «советского эха» в этом училище с нами возились как с последней надеждой. Если в школе действовал принцип: просто фиксировать текущее интеллектуальное состояние того или иного ученика и уже из это строить статистику, училище эту статистику тянуло на себе так, что учащийся скорее вообще забрал бы документы, но оставшись не мог не преуспеть. При том что программа, особенно общеобразовательная, была довольно простой, выходило так, что основным объектом борьбы местного педагогического состава являлась повальная лень и не регулярная посещаемость занятий. С тем применялись такие методы как: звонок родителям, после нескольких угроз это сделать, отправка в гараж для уборки, после занятий (в зимний период чистка снега) и самый страшный и садистский способ – групповая просветительская беседа в кабинете ненормально-энергичного Ильи Ильича.