Иван Федоров

Приятель Бильдаги Мартин Голубникович, занимающийся, помимо прочих дел, торговлей книгами, взялся свести Федорова с людьми, которые могли бы оказать помощь в приобретении бумаги.

Федоров познакомился с аптекарем Виттенбергом, чрезвычайно живым и любопытным человеком, а через него с краковским врачом Мартином Сенником, автором многих медицинских сочинений, последователем Гиппократа, знатоком философии Аристотеля, имеющим связи в самых различных кругах общества.

Воспитанный в Италии, Мартин Сенник отличался широтой взглядов, и его, протестанта, ничуть не коробила дружба с православным христианином, в рисунках и гравюрах которого Сенник открыл недюжинный талант.

Сенник взял на себя труд убедить и убедил бумажного фабриканта Лаврентия дать Федорову в кредит нужное количество бумаги.

Лаврентий согласился на это, так как условия кредита были чрезвычайно выгодны. К 1574 году Федоров обязался выплатить ему шестьсот злотых. Продавай Лаврентий бумагу за наличный расчет, он не получил бы более четырехсот злотых. Впрочем, Федорова сделка вполне устраивала. По его подсчетам, после продажи задуманного выпуском Апостола он, раздав долги и выплатив Лаврентию сумму кредита, должен был получить не менее двух тысяч злотых чистой прибыли.

Тогда можно было бы работать, ни от кого не завися!

Не привыкнув сидеть без дела, обладая навыком в ремеслах и любя работу, Федоров почти все, что можно было, делал сам.

Закупив столярный инструмент, сторговав отличные дубовые бруски, он, не ожидая, пока принесут металлические части, принялся мастерить станок.

Неторопливо, дорожа материалом, понимая, как много выгадывает, не наняв лишнего человека, Федоров пилил, строгал, ошкуривал бруски.

Из-за зимних холодов работать приходилось в доме.

Однажды, размечая доски, он услышал стук. Не снимая передника, не стряхивая стружек, он крикнул:

— Входи!

Порог переступили пятеро. Двух Федоров знал: столяр Иоанн Кавка и водопроводный мастер Григорий. Трое других ему были незнакомы. Иоанн Кавка назвал их: столярный мастер Фома Сикст, часовых дел мастер Генрих Пфлаум и мастер шорных дел Стась Виленский.

По встревоженному виду Кавки и усиленному подмаргиванию долговязого Григория Федоров сообразил: гости пришли неспроста и не к добру.

Между тем кривой Фома, обратясь к спутникам, заявил:

— Улики налицо! Все слишком очевидно!

— Ты погоди! — нахмурился Федоров. — Словами-то не кидайся. Пошто пожаловали?

Фома, ухмыляясь, смотрел в сторону. Генрих Пфлаум нахмурился. Григорий кашлянул. А Стась Виленский, потрогав усы, объяснил:

— Пан друкарь! Старшинам цеха поступила на вас жалоба. Вас обвиняют в нарушении цеховых законов. Мы пришли, чтобы проверить справедливость обвинения… Будьте любезны сказать, что это за доски?

— А почему я вам объяснять должен? Или я не волен делать, что хочу?

Генрих Пфлаум, с пыхтением нагибавшийся за рубанком, повертел его в руках, поставил на место и сказал в пространство:

— Очевидно, русскому мастеру неизвестны законы. Я бы хотел, чтобы их объяснили его единоверцы…

Федоров посмотрел на Кавку и на Григория.

Кавка сокрушенно развел руками.

— Видишь, какое дело… — начал он. — Столярничать-то тебе нельзя.

— Как это «нельзя»? С чего вдруг?

— Да, вишь, такой порядок… Ты печатник — ну, значит, печатай. А столярные там или другие работы делать сам ты не можешь.

— Еще как могу! Лучше ваших столяров сделаю! — Да ведь ты не к столярному цеху приписан!

— Ну так что?

Фома Сикст нашел нужным прервать объяснение:

— Я считаю факт нарушения цеховых законов установленным.

— По неведению мастера! — вступился Кавка.

Прошу учесть, что по-неведению!

— Не имеет значения! — возразил Сикст.

— Как не имеет? — воспротивился Григорий. — Имеет!

Стась, шорник, глядел то на одного спорщика, то на другого. Генрих Пфлаум поддержал Кавку и Григория:

— Неведение мастера облегчает вину.

Полное лицо Сикста пошло пятнами.

— Не присваивайте себе прав цеховых старшин! Наше дело — установить нарушение. А оно установлено. Никто не посмеет отрицать, что друкарь сам делал столярные работы!

— Погоди, погоди! — прервал Сикста Иван Федоров. — Не кричи. Дайте в толк взять, что вам нужно.

Ему объяснили, каждый мастер имеет право заводить только тот инструмент, который нужен именно ему; каждый мастер может делать только те операции, какие определены уставом цеха. Валяльщики шерсти, к примеру, могут только валять шерсть. Красить ее могут только красильщики.

— Даже работы следует производить в определенном порядке, — важно заявил Генрих Пфлаум. — Пожалуйста. Седельники сначала полируют седла, а потом красят. Но не иначе. Нет! Порядок есть порядок!

— Так я не суконщик и не седельник, слава тебе господи! — сказал Федоров. — По-вашему рассуждать, так один должен литеры лить, другой матрицы ладить, третий станок мастерить, а четвертый только на рычаг нажимать?

— Именно так! — без тени усмешки подтвердил Сикст, и остальные мастера согласно кивнули. — К сожалению, книгопечатание — новое дело. Очевидно, старшинам предстоит навести справки, как поступают в прочих городах.

— Ну, я привык по-своему работать! — заявил Федоров. — Узнавайте не узнавайте, а мешать я себе не позволю.

Через час к нему прибежал Иван Бильдага.

— Очень плохо! Очень плохо! — твердил Бильдага. — Не надо было признаваться, что ты готовил части для станка! Ты знаешь, что тебе грозит? В лучшем случае — штраф злотых в двести! А станешь спорить — из цеха исключат, книг не дадут печатать!

Федоров понял, что дело действительно плохо.

— Догадываюсь, откуда ветер дует, — сказал Бильдага. — Почуяли, что дело выгодное, хотят заставить тебя на них работать.

— Как это?

— Да так! Одни цехи всегда старшие, другие младшие… Столяры и задумали, видно, тебя к себе приписать. Ну, тогда худо! Они начнут и материал закупать, и цены устанавливать, и прибыли.

— Уж тогда литейщикам больше с руки со мной знаться!

— Не знаю. А столяры, вишь, хлопочут.