Иван Федоров

— Это ложь! — крикнул Сенник. — Я требую присяги!

Судьи посовещались. Иван Федоров стоял грузный, задыхающийся, странно равнодушный ко всему происходившему. Его заставили солгать. Ничего страшнее быть уже не могло.

И когда ему подсунули Библию, чтоб положил на нее руку, он подумал лишь, что Библия ветха, и подтвердил под присягой и то, что не говорил с Сенником об издании латинских книг, и то, что не присылал к нему из Острога посланцев, и то, что никогда не слыхал о немецких купцах, и то, что не передавал никому шестисот злотых.

— Этот человек подл! Пусть его покарает бог! — встав и подняв руку, воскликнул Сенник.

Зал гудел.

Федоров воротился на свое место, как слепой шаря руками. Иван Бильдага и сын подхватили Федорова, вывели на улицу, кое-как довели до дому.

Печатнику полегчало только к вечеру.

Ванька, склонившись над отцом, заметил на выцветающих глазах его мутную влагу.

— Сходи к Мартину! — прошептал Федоров. — Попроси прийти… Я все объясню.

— Поздно, батя…

— Сходи!

Ванька вернулся очень скоро.

— Дверь передо мной захлопнул, — сказал он. — Ишь, тварь ехидная! Ругался на всю улицу!

Спустя несколько дней кардиналу Гозию доложили, что врач Мартин Сенник вернулся в Краков, не получив удовлетворения и окончательно порвав с московским друкарем.

Выслушав это известие, кардинал подошел к окну и долго смотрел на Вислу.

ГЛАВА VII

Прячась за тяжелой занавеской, княгиня Марья Юрьевна смотрела, куда пойдет муж. Если направо, к конюшням и псарне, тогда…

Курбский, наказав что-то слуге, свернул к конюшням.

Марья Юрьевна отпрянула от окна, проскользнула в коридор, ведущий к кабинету князя. Тяжело дыша, оглянулась. Никого. Нажала медную, в виде львиной лапы ручку дверей. Двери заскрипели. Марья Юрьевна протиснулась в приотворившиеся створки, закрыла их за собой. Глаза лихорадочно обежали покой. Остановились на заваленном книгами столе. Сами, неизвестно для чего, пробежали названия книг: Аристотель, «Органон», «Поэтика», Ориген, «О началах», проповеди Иоанна Златоуста…

— Чернокнижник проклятый! Чернокнижник проклятый! — сдавленно шептала Марья Юрьевна, трясущимися руками уже шаря по ящикам.

И вдруг умолкла. Пальцы натолкнулись на знакомую резьбу.

Марья Юрьевна вытащила вместительный кипарисовый ковчежец. Своим ключиком быстро открыла его. Стала рыться в фамильных драгоценностях. На самом дне увидела пачку бумаг. Схватила, засунула за ворот платья, захлопнула ковчежец, сунула на место, задвинула ящик.

Оглянулась. В мгновенье очутилась у двери. Прислушалась. И тем же путем, опрометью, не чуя ног, в свою спальню.

— Раина! Раина! Где гонец от Яна?

— Ждет в корчме, ясновельможная пани.

— Бери эти бумаги, беги к нему, чтобы никто не видел. Отдай…

А князь Курбский, ничего не подозревая, осматривает коней, играет с гончими щенками, поит отваром цитварного семени борзых.

Возня с собаками — любимейший отдых князя, устающего от переводов с греческого и латыни.

Курбский давно бежит развлечений и пиров. Обиженный на Стефана Батория, вслед за Сигизмундом-Августом не подтвердившего прав князя на наследственное владение Ковельщиной, обиженный на литовских друзей, не заступившихся так, как могли бы заступиться перед королем, Курбским затворился в любимом местечке Миляновичи и пытается найти. утешение в ученых занятиях.

Но недаром его зовут угрюмым московитом.

Милее противоречивых умопостроений Аристотеля становятся ему безнадежные и скорбные слова Экклезиаста о тщете всего мирского.

Князь все читает и пишет. Так проходит месяц, другой… Но однажды он выдвигает ящик стола, достает заветный ковчежец кипарисового дерева, открывает его — и…

Марья Юрьевна, едва завидев на пороге своей спальни взбешенного князя, мертвенно бледнеет и взвизгивает.

Сунувшаяся в дверь служанка Раина вылетает в коридор, выкинутая еще не утратившей силы рукой Курбского.

— Записи… Завещание… Все украдено! — кричит князь.

Марья Юрьевна прижимается к стене с такой силой, словно хочет уйти в нее. По ее взгляду Курбский догадывается, кто вор.

Сбежавшиеся на вопли слуги не смеют приблизиться к опочивальне, откуда доносятся звуки ударов и истошный женский крик.

Дверь распахивается. Слуги разбегаются. Лишь Раина, от ужаса не способная двинуться с места, видит князя Курбского. Князь встрепан. Волосы прилипли ко лбу. Он шатается. Никого не замечает. Уходит прочь…

Раина неуверенно заглядывает в спальню и отшатывается.

На ковре, в изорванной сорочке, валяется дебелое тело княгини. Оно покрыто синяками. В это время князь Курбский окаменело сидит перед столом, забыв задвинуть злополучный ящик.

Остановившимся взглядом смотрит князь в окно, на листву растущих под окнами тополей. Он оглушен и понимает сейчас только одно: его ограбили. У него отняли всё. Всё. Всё. Он смешон и жалок…

Перед князем лежит раскрытая рукопись — еще одна ирония судьбы! Она раскрыта на странице, где Аристотель пишет, что все, происходящее в природе, составляет последовательную цепь причин и следствий…

Заперев жену в Ковельском замке, жестокими побоями князь Курбский добился того, что Марья Юрьевна начала просить сына вернуть похищенные документы.

Но Ян Монтолт уже подал жалобу королю. Начались следствия. Запуганная княгиня в присутствии мужа на вопросы наряженных вести следствие посланцев короля отвечала уклончиво. Однако через игумена Ковельского монастыря Вербского правда о поступках князя просочилась наружу и дошла до Кракова.

В 1578 году Курбскому пришлось приехать во Львов, чтобы предстать перед королевским судом.

Суд постановил, что супруги Курбские должны развестись, причем князь обязан возвратить Марье Юрьевне дубровицкие имения, а та освободить супруга от уплаты семнадцати тысяч грошей, данных в веновый выкуп.

Курбский с возвратом имений медлил. На него посыпались новые жалобы. Среди них и жалоба княгининой служанки Раины на изнасилование.

Князь поспешил вернуть имения, даже уступил жене тысячу двести грошей, лишь бы получить запись, что Марья Юрьевна претензий к нему больше не имеет.