Иван Федоров
Шрифт:
— У кого же здесь выучишься, князь? Чай, знаешь, как здешние мастера секреты берегут… Уж я сам. Своим умом дохожу.
— Полно, не бахвалься. В Москве ты у немцев дело перенял, да и тут, поди, книг начитался нужных.
— Думай, князь, как хочешь. Бахвалиться я смолоду не учен. А к тому сказать — не ведаю, чем наши русские мастера и в чем плоше иноземных когда были…
Курбский небрежно ссыпал литеры с ладони на стол.
— Всегда и во всем, — сказал он. — Но если ты сам всего достиг, хвалю.
Он опять обратился к Острожскому:
— Говорят, в Париже сделаны
Но Острожский немного обиделся на равнодушие приятеля:
— В Париже столь мелких не делают! Мой шрифт мельче, Андрей.
— Вряд ли… Надо написать, чтобы прислали оттуда книг. Посмотреть.
— Зря будешь писать! — возразил Острожский. — Что ж? Идем?
Острожский и Курбский ушли.
Федоров постоял, вздохнул, собрал шрифт, ссыпал в ящичек.
Покачал головой.
Опустился на скамью.
Взял в руки пунсон с начатой «гаммой».
Вгляделся.
Не отрывая от буквы взгляда, нашарил на столе резец.
Надо было снять излишек металла с левого завитка буквы.
Воротясь в излюбленные им Миляновичи, Курбский не находил покоя.
Вдобавок начали мучить старые раны и болезни. А с болезнями пришли мысли о близости кончины. Навязчивые, неотступные… Загадочная бездна, ожидающая за порогом бытия, ужасала Курбского. От нее нельзя было бежать, с ней нельзя было сразиться!
Не писаниями же и переводами мог князь спастись от исчезновения!
Но единственный сын, наследник имени, был давно зарыт в русской земле, вместе с материю расплатившись за побег отца в Литву.
Сын… Если бы у него был сын!
Теперь Курбский понял великого московского князя Василия, незадолго до смерти женившегося на молоденькой Елене Глинской, матери царя Ивана: не распутством был движим князь Василий! Жаждой продления бытия своего в потомстве!
— Зверь дикий и тот не лишен в детях радости! Ползучий гад и тот нежит чад своих! — шептал Курбский в ночной час перед иконами. — Пошто же, господи, унизил меня ниже зверя и гада? Пошто наказуешь раба своего сверх сил его? Пошто?
Мерцала лампада в золотой чашечке.
Звенела тишина.
Не было ответа князю…
В Миляновичи ранней весной 1579 года прискакал королевский гонец. Стефан Баторий звал князя Курбского готовиться к походу на Русь. К июню Курбский должен был прибыть во главе своих бояр, слуг, казаков и рейтар в главный королевский лагерь на Березину.
Боязнь, что он может не вернуться из похода, поторопила Курбского. Он решился жениться в третий раз, чтобы оставить наследника своему имени, своим замыслам и своим имениям.
Возраст и болезни не останавливали князя. Не остановило и то, что при жизни Марьи Юрьевны по церковным законам жениться он не имел права. Не остановило и смущение родственников девицы, избранной им в невесты.
Дети у князя еще могли появиться. Законы Курбский признавать не желал. А братья невесты были у князя в неоплатном долгу…
В апреле волынский город Владимир стал свидетелем пышной свадьбы князя с девицей Александрой Семашковной, шестнадцатилетней дочерью многодетного и
небогатого старосты Кременецкого.Заплаканная бесприданница во время свершения обряда еле держалась на ногах. Даже щедрое вено, заплаченное Курбским, не утешало ее.
Но Курбского не смущали слезы невесты.
Он отвез жену в Миляновичи и, прожив с нею в имении весь май, уехал в войско.
ГЛАВА VIII
Установленный в одной из башен острожского замка печатный станок стучал всю вторую половину 1579 и всю первую половину 1580 года.
Иван Федоров, отлив новые шрифты и издав Новый Завет, теперь печатал Библию.
Новая книга превосходила размером ранее изданные.
В ней было более шестисот листов.
Количество выпускаемых книг тоже было неслыханным — более полутора тысяч штук.
Для украшения книги мастер вырезал новые черные заставки, фигурные буквицы, новые «узелки» — завершающие каждую главу орнаментальные гравюры.
Печаталась книга шестью различными шрифтами.
Для оглавления, для черных строк на заглавном листе пошел московский первопечатный полуустав. Им же набирался приданным Библии месяцеслов.
Для второй и третьей строк заглавного листа Федоров взял крупный уставный шрифт.
Для основного текста — мелкий славянский шрифт и такой же греческий.
Вдвое меньшим шрифтом он набрал и напечатал стихи, окружающие герб князя Острожского, выносы на полях библейского текста, выходные сведения о книге.
Иван Федоров почти нигде не употребил киновари. В самой Библии ею были отмечены только оглавления книг Бытия, Псалтыри, Евангелия от Матфея и Деяний Апостольских да первые три строки на заглавном листе и цветки внизу его.
Федоров сделал это сознательно.
В набранной двумя столбцами, украшенной строгими черными заставками книге избыток киновари мог помешать. Пестрота рассеивала бы читателя, не давала бы ему настроиться на нужный лад, полностью отдаться проникновению в текст.
В конце книги Федоров печатал свое послесловие. Скромно и коротко рассказывал мастер о своей жизни, об изгнании, о вынужденном скитании по чужбине, о радости, которую испытывает он, сумев опять послужить людям.
Федоров чувствовал приближение конца своих дней. Но писал о близкой кончине без тревоги и горечи: «Успокоение и воскресение из мертвых чую…»
Нет, напрягая силы и сознавая, что Острожская библия может стать его последней работой, мастер не страшился этого.
Он знал: с того самого дня, как впервые помыслил о печатных книгах, и доныне ни разу не колебался он, ни разу не усумнился в своей правоте, ни разу не изменил избранному пути.
Но отдыха хотелось… Отдыха ему уже хотелось…
В августе 1580 года Федоров закончил печатание Библии.
Он мог бы радоваться.
Но его ждал новый удар.
Работая в Остроге, Иван Федоров непрерывно справлялся об успехах Гриня и получал от Лаврентия Пилиповича самые лучшие отзывы.