Иван Калита
Шрифт:
– Пряники аржаные на мёду, налетай!
Меж рядами, расталкивая встречных, протискивалась другая торговка. На шее у неё длинная низка бубликов. Гаврила посторонился и тут, издалека, в спину увидел её, Меланью! Сердце от радости заколотилось. Бросился догонять. Какой-то озорной парень крикнул:
– Дядя, лапти придержи, растеряешь!
Народ не знает, что у Гаврилы на душе, хохочет.
Забежал Гаврила молодке наперёд, заглянул в лицо - и сник. Не она!
День за днём незаметно миновала зима с вьюгами и снежными заносами, оттрещала морозами. Весна наступила ранняя, тёплая. Весело зацвели подснежники. Над Москвой повис густой запах хвои. Набухли клейкие берёзовые почки, вот-вот
Как-то в полночь пробудился Гаврила. Сквозь слюдяное оконце тускло светила луна. В доме тишина.
Гаврила вышел во двор. По улице проехал конный дозор. Лениво забрехала собака. Из-за Москвы-реки с Великого луга в лицо пахнуло тёплым воздухом, перемешанным с земляным настоем.
– Зажился я здесь, пора и домой. Сеять время.
Гаврила вздохнул, почесал пятерней затылок.
Весь остаток ночи Гаврила не сомкнул глаз, а когда взошло солнце, он был далеко от Москвы.
И снова шёл Гаврила от деревни к деревне, от села к селу и радовался. До чего же людно стало в Московском княжестве! Да всё больше народ пришлый, с разных княжеств. И там, где Гаврила ночевал, слышал он от крестьян одно и то же: «В Московском княжестве от ордынцев спокойно. Тишина!»
А через несколько дней подходил Гаврила к своей деревне. Частый дождь размыл узкую лесную дорогу. Весенний дождь то налетал на Гаврилу, то прекращался, и небо вдруг прояснялось. Тогда лес оживал птичьим гомоном, а солнце играло тяжёлыми каплями, повисшими на обступивших дорогу кустах.
Гаврила вышел на поляну и остановился. Вот она, его деревня… Всё такая же.
У Демьяновой избы сиротливо высилась потемневшая от времени копёнка сена. К самой избе хозяин пристроил сарай. Сейчас дверь нараспашку, и Гавриле видно, как Демьян управляется с лошадьми.
Босоногий мальчишка, Гаврила даже не разобрал толком чей, бегал по лужам и, подставив непокрытую голову дождю, пел:
Уж ты, дождь дождём, Поливай бадьёй…Придерживая висящую за спиной котомку, Гаврила не двигался. Душу сжало.
Из крайней избы вышла женщина, заметила Гаврилу, растерялась. Тот тоже глядел на неё и не знал, верить или не верить: перед ним стояла Меланья. Она глядела на него, а по щекам стекали не то дождевые капли, не то слёзы.
Гаврила шагнул навстречу, промолвил:
– Вот и вернулся я…
Часть пятая
Глава 1
– Проходи, Митрий, да садись. Звал я тя, хочу с сыном и тобой совет держать.
Глядя на Александра и Фёдора, Колыванов невольно
подумал: «Совсем постарел князь. Голова белая, и лицом осунулся. А давно ли таким, как Фёдор, был? И я-то стар, да только о том и думать не хочется».– Расскажи, Фёдор, боярину, что в Сарае услышал да узрел.
– Говорил я те, отец, что хан Узбек во всём Калите доверие имеет. А ещё благоволит к нему Кутлуг-Темир.
– И чем в душу вошёл?
– воскликнул Колыванов.
Александр хмуро ответил:
– Хитростью великого хана себе подчинил. А ныне тем пользуется, выход утаивает, богатеет несметно, сёла и города под себя берет, удельных князей в руках держит…
– Есть в Орде и темники, кто Иваном недовольны, - снова заговорил Фёдор, - Они не раз великому хану молвили, что надобно напоить коней в Москве-реке, да хан Узбек глух к ним.
– За то поплатится когда-то, - вставил Колыванов.
– Дай Москве в полную силу войти да с уделами покончить…
– Не бывать тому!
– гневно вскочил Александр, быстро заговорил: - Сам в Орду поеду, униженьем заслужу прощение великого хана, тверской стол снова выпрошу, изгоню брата Константина, что стал слугой Ивана, противу Москвы удельных князей подбивать зачну, не дам Москве силы!
Он устало опустился, вытер рукавом вспотевший лоб.
В гридне наступила тишина. За окном щебетали воробьи. Колыванов тихо промолвил:
– В Орду те, князь, ехать опасно, жизни лишить могут.
– Дозволь, отец, мне за тя поехать!
– горячо сказал Фёдор.
Александр положил ему на колено руку.
– Поеду, сын, я. На меня хан зло таит, мне и ответ держать. Да только мыслю я, что надо в Орду ехать тайно, дабы о том Иван не проведал. Ежели Калита дознается и в Орду приедет со мной в одно время, не быть мне живу.
– Слух надобно пустить, что ты, князь, в Литву отъехал. А чтоб тот слух до Москвы дошёл, надобно, чтоб о нём твой братец Константин узнал. Он Ивана о всём упреждает, и Калита ему поверит.
Александр согласно кивнул, добавил:
– Для большей верности надобно явно в Смоленск к князю Ивану Александровичу явиться. А заодно и его противу Калиты подбить…
В полночь над Москвой повис тревожный набатный гул. Его подхватили малые звонницы, понесли через ближние леса, будоража окрестные сёла и деревеньки.
Набат разбудил Фёдора Васильева. С переполоху ёкнуло сердце: «Не Орда ли набежала?»
Второй день Фёдор в Москве. Послал его тверской князь Константин уведомить Ивана Даниловича, что Александр из Пскова отъехал к смоленскому князю Ивану Александровичу. И с тем Иваном противу Москвы уговор держали. А Смоленск князь Александр покинул тайно, куда - неизвестно.
Фёдор вскочил. В посольских покоях розовый свет переливается, пахнет гарью. С улицы сквозь гул и звон доносится людской гомон. Кто-то распахнул дверь, на ходу крикнул:
– Москва горит!
Много бед причиняли пожары Руси. В сутки-другие сжирал огонь целые города. Дотла сгорали рубленые княжеские и боярские хоромы, ремесленные посады, в пламени рушились бревенчатые крепостные стены. Но едва уляжется дым и не успеют просохнуть бабьи слёзы, как на пепелище люди рубили новый город…
Фёдор опрометью выбежал во двор. Над посадом высоко в небо взметались клубы огня. С треском валились объятые пламенем избы. Искры сыпались на соломенные и тесовые крыши, разгорались новыми пожарами. Повсюду стоял плач и крик. У княжьих хором суетилась челядь. Из клетей тащили кованые сундуки, лубяные коробья, грузили на возы. Тут же конные дружинники. Дворский Борис Михалыч покрикивал: