Иван Калита
Шрифт:
– Коли так, мне не жалко, - хмыкнул Митяй и не торопясь^ вразвалку, побрёл домой.
Вернулся Данилка к берегу, а сам всё на усадьбу мастера поглядывает. Вокруг ни души. Стемнело. В избах лучины зажглись. «Может, Митяй не сказал ей», - подумал Данилка, и хотел сам уже идти в избу, как из калитки вышла Василиска.
– Не ругайся, Данилка, не могла раньше выйти, некогда.
– Люба моя, - Данилка бережно взял её руку, заглянул в глаза, - желанная моя.
– Данилка!
– Василиска прижалась к нему, зашептала: - Ещё, ещё скажи. А то сызнова ускачешь куда-нибудь, и я не услышу от тебя слова ласкового…
Обнимает
– Свадьба скоро у нас, Василиска, будет. Станешь ты моей женой?
– Стану, Данилка, стану. Чего ж ты замолчал?
– Я не молчу, я слушаю, как стучит твоё сердце.
– То не моё, то твоё стучит.
И они смеются тихим счастливым смехом.
В октябре-назимнике улетают последние журавли, бабы начинают ткать первый холст, а мужики заканчивают приготовления к зиме.
Октябрь слывёт и свадебником.
Весёлая и шумная выдалась свадьба у Данилки, с медами хмельными и песельниками! В доме набились гости из бронной слободы и кузнецкой, пришли с десяток дружинников, а с ними княжий дворский Борис Михалыч.
Столы ломятся от снеди: тут и мясо, и птица, и холодец с редькой, и пироги с грибами и брусникой.
Данилка с нетерпением поглядывает на дверь, откуда должна появиться невеста. Его смущает и новая, красного атласа рубашка, и чёрные плисовые штаны, вправленные в мягкие зелёного сафьяна сапоги. Данилка раз за разом приглаживает перетянутые тесьмой волосы.
– А ну, молодцы-удальцы, раздайся, - потеснил мастеровых и дружинников дворский, - плясать будем! Кто похрабрей, выходи в круг. Ан нет никого? В таком разе я буду за парня, а ты, Лука, за девку.
– Нос у девки велик!
– выкрикнул с другого конца молодой дружинник.
– Ништо, к дурной роже и такой сойдёт!
И пошли под общий смех по кругу рыжий дворский и Лука, взвизгивая и жеманясь.
– Ай да Лука, плечами-то, плечами как водит!
– А Борис бородой трясёт, завлекает!
Не заметили, как вошла Василиска в белом сарафане, остановилась у двери. Следом - девки-подружки. Олекса первым увидел, крикнул:
– Невеста вышла!
Все вокруг затихли. Василиска смутилась. Подошёл Данилка, подвёл её к столу.
– Э, нет, так негоже, - остановил их Олекса.
– Невесте песню играть!
Подняла Василиска голову, улыбнулась и тихо запричитала:
Спится мне, младёшенькой, дремлется, Клонит мою голову на подушеньку; Мил-любезный по сеничкам похаживает, Легохонько, тихохонько приговаривает.Песельницы подхватили, нежно выводя:
Спи, спи, спи ты, моя умница, Спи, спи, спи ты, разумница! Загонена, заборонена, рано выдана!Гости за столом
шумно раздвинулись, усадили Василиску рядом с Данилкой в углу. По одну руку от молодых сел Борис Михалыч, по другую Олекса, и заходила ендова из рук в руки.Дворский, обращаясь к Данилке, шутливо сказал:
– Добра жена - мёд, а худа - крапива. Так что, Данилка, коли Василиска будет тебе крапивой, на себя пеняй. По твоей просьбе из Сарая её выкупили.
Данилка нежно взглянул на Василиску, отшутился:
– Пусть будет и крапивой, всё равно хороша!
– Кабы не Данилка, я б на ней женился!
– под общий смех выкрикнул с другого конца Лука.
Поглаживая чёрную бороду, Олекса вставил:
– Чего зеваешь, гляди, сколько девок вокруг, заодно и женим!
Лука ничего не успел ответить, как дверь с шумом распахнулась, и на пороге выросла фигура Калиты. За его спиной виднелся воевода Фёдор Акинфич.
– Князь, князь!
– зашептали гости и разом стихли.
Данилка и Василиска поспешно поднялись из-за стола, с поклоном подошли к гостю.
– А негоже, негоже великого князя обходить!
– улыбаясь, Калита снял шубу, кинул её на ворох других шуб, сказал вошедшему вслед за ним воеводе: - Возгордился Данилка, как десятником большого полка стал!
Обняв Василиску, он тут же достал из кармана дорогой перстень, надел ей на палец.
– Носи, Василиска, пусть оно те счастье приносит. А те, Данилка, - Калита взял из рук воеводы саблю дамасского каления, - пусть рука твоя будет тверда, а глаз зорок, коли с врагом дело имеешь. И быть те отныне десятником большого полка.
Данилка бережно взял подарок.
Воевода промолвил:
– Служи, Данило, великому князю, как и доныне служил.
Глаза Калиты сердито сверкнули. Он повернулся к Фёдору Акинфичу, сказал громко:
– Не великому князю он служит, а Москве! Яко и ты, воевода, и я, и все мы!
Олекса поднёс гостям кубки с мёдом. Иван Данилович взял и, обведя всех взглядом, сказал:
– И сию первую чашу я пью за Русь - мать нашу, а вторую - за молодых.
– За Русь! За Русь!
– зашумели вокруг, поднимая кубки.
Калите нездоровилось.
Третий день знобило, болело горло. Иван Данилович пил травяной отвар, горячий мёд.
Но и хворого не покидали думы о главном. Поспешать, покуда ноги носят, взять под руку Москвы другие княжества, единить. Ан, не все князья и бояре в том смысл зрят, мыслят по своим норам отсидеться. Им бы себе урвать, не загадывают наперёд Москвы предназначенье.
Скрипнув дверью, вошёл дворский.
– А, Борис Михалыч, сказывай, какие вести? Поди, кое-кто из бояр радёхонек моей болезни?
Дворский откашлялся:
– Как знать, Иван Данилыч, может, и не совсем так, однако есть и такие, кому не всё по душе. Вот, к примеру, гулял ты у Данилки на свадьбе, а уж злоязыкие похихикивают, великий князь-де с холопом ручкуется.
Нахмурился Калита, крутнул головой:
– Спасибо, Борис Михалыч, не утаил. Мне боярское скудоумие известно. Не понять им, что не холопа Данилку честю, холоп есть холоп, а воина, коему время поспеет Русскую землю грудью закрыть.
– Устало сел на лавку.
– Ладно уж, Борис Михалыч, и великий князь - человек, передохну маленько. Но будет всем ведомо, от своего не отступлюсь.