Иван Калита
Шрифт:
– Торопись, покуда огнище не перекинулось!
«Тайник вывозят», - догадался Фёдор.
К Фроловым воротам проехал возок с княгиней и детьми, за ними возок с митрополитом. Следом рысью проскакали десятка два-три воинов с молодым князем. Семёном.
Фёдор, как был босой, в портах и ночной рубахе, побежал на Подол. На пожарище командовал Калита. Его окружили мужики и бабы. В ночной рубашке, с взлохмаченными волосами, он зычно распоряжался:
– Мужики, рушь усадьбу, не давай пламени воли! Бабы, становись цепочкой, передавай бадьями воду из реки, заливай огонь!
Фёдор выхватил
– Куда? Моя изба, не дам рушить!
Фёдор разозлился:
– Уйди, леший! Хошь, чтоб через твою избу вся Москва выгорела?
Подоспели дружинники. Один из них полез на помощь Фёдору. Начали сообща разбирать крышу. Воин орудовал топором скоро, то и дело приговаривал, обращаясь не то к Васильеву, не то к самому себе: «Поспешай!»
«Никак, псковский знакомый?
– мелькнула у Фёдора мысль.
– Кажись, Данило?»
Обрадовался, окликнул:
– Ты ли, Данило?
– Он самый! И я тя враз признал!
Вдвоём они раскатали избу. Прибежал боярин Плещеев, крикнул орудовавшему багром Калите:
– Митрополичьи хоромы загорелись!
Иван Данилович повернул к нему измазанное сажей лицо, зло блеснув глазами, прохрипел:
– А ты пошто прибег? Там те надобно быть! Пусть люди палаты рушат, не дают огню вырваться!
Завидев Данилку и Фёдора, приказал:
– Поспешайте боярину в помощь!
– И уже вдогон крикнул: - Монахов к делу поставьте, не всё им лбы бить!
Данилка с Фёдором пустились вслед за боярином на митрополитово подворье. Пожар только разгорался. Плещеев набросился на столпившихся монахов:
– Чего очи таращите, овцы бесхвостые, хватай багры и топоры! Воды тащите, да скоро!
Монахи зашевелились. Прибежал запыхавшийся воевода Фёдор Акинфич, а с ним воины, налетели на огонь, сбили пламя.
Тут снова боярин Плещеев закричал:
– На Подол, на Подол поспешайте!
Фёдор, а следом Данилка кубарем с крыши да на Подол, а он в огне, и пламя уже на кремлёвскую стену перекинулось. Стал Данилка мужикам да бабам помогать воду таскать, а Фёдор брёвна горящие багром в реку оттаскивать.
К утру огонь унялся. Догорели последние усадьбы на посаде и Подоле. Сиротливо чернел обгоревшими боками Кремль.
Фёдор спустился к воде, снял грязную, прожжённую во многих местах рубаху, долго мылся. Не услышал, как подошёл кто-то. От голоса за спиной вздрогнул, оглянулся. Сам великий князь Иван Данилович. Весь в саже, борода подпалилась, глаза от дыма и жара красные. Узнал тверского гонца, хрипло сказал:
– Спасибо те, тверич, что близко к сердцу принял нашу беду.
– Калита грузно опустился на рыжую землю, заговорил, глядя в сторону:- Сгорел город, надобно не мешкая новый рубить. Кремль ставить. Да не сосновый, крепким дубом огородиться!
Фёдор глядел на Калиту и видел перед собой не князя, а усталого от многочисленных хлопот и волнений человека. А Калита продолжал говорить:
– Ко всему ты, тверич, весть недобрую привёз. Не ко времени козни Александра и смоленского Ивана. Усобники свою злобную собацкую измену до конца совершают… Иди, воин, скачи в Тверь, скажи князю Константину спасибо, что упредил, хоть
и ждал я того от Александра.Фёдор с поклоном отошёл. Калита окликнул его:
– Сыщи-ка дворского и скажи, что велел я дать те оружие и одежду, твоя-то вся сгорела. Да ежели конь твой не сыщется, то и коня пусть даст.
Глядя на уходящего гонца, Калита подумал:
«А в Литву ли подался Александр?! Ох, верно, не туда, бо там ныне не до него. Гедимину король и рыцари угроза…»
Заметив проходившего Луку, Иван Данилович окликнул:
– Лукашка!
Лука поспешил на зов. Калита оглядел его с ног до головы, сказал:
– Собирайся, Лукашка, ныне в ночь поскачешь в Орду, в Сарай. Явишься там к протоиерею Давыду и передашь изустно, что послал тя к нему я. Пусть он ныне зорко доглядывает обо всём, и наипаче, ежели заявится туда Александр: мне через тя о том доложит. А чтоб добрался ты до Сарая и обратно без задержу от ордынских караулов, поскачешь тайно, в монашеском одеянии. Монахам везде путь свободен.
– Гляди-кась, Гаврила, сколь костров, а до Москвы ещё далече!
– понукая лошадь, сказал Демьян.
С Гаврилы слетела дремота. В темноте весело перемигивались костры, ржали кони.
– Смерды понаехали Москву рубить, - догадался Гаврила.
Демьян свернул с дороги.
– Тпру, приехали!
– Стой!
– крикнул Гаврила, ехавший позади.
Спрыгнув с телеги, он подошёл к ближнему костру.
Сидевшие вокруг костра мужики замолкли, повернули к Гавриле головы.
– Откуда и куда, дядя?
Голос показался Гавриле знакомым. Он вгляделся в розовое от пламени лицо мужика, шагнул ближе. Другой мужик насмешливо сказал:
– Он, Петруха, вишь, тя признает!
– А что, признаю, хоть тому немало дён минуло!
– Ну и ну! Тогда ходи к свету, знакомец, гляди, и мы тя признаем!-Петруха поднялся.
– Можа, встречали мы где тя в тёмном лесу да ослопиной потчевали!
– снова насмешливо проронил другой мужик.
Гаврила вышел к свету, сказал:
– Ежели и чинили кому обиду, то вместе.
Левша вскочил, радостно воскликнул:
– Гаврила, живой, значит!
А Петруха, приговаривая: «Вот где, значит, встретились», обнял Гаврилу.
Мужики у костра раздвинулись, дали Гавриле место. Он вглядывался в их лица, узнавал.
– Гляди-ка, Кузька, бородища-то, бородища! И что на те за малахай?
– С ордынцем побратался, - ответил угрюмый мужик, названный Кузькой.
– А что-то я Васятки и Серёги не вижу?
– спросил Гаврила.
Все замолкли. Левша вздохнул, ответил:
– Серёга от нас на родину, в Можайск, подался, не захотел с нами идти. А дед и Васятка там, на Пахре, остались… Вскоре, как ты нас покинул, довелось нам встретить ордынцев. Деда Пахома саблей срубили, а Васятку стрела догнала…
Гаврила печально промолвил:
– Да-а, вот оно как бывает… А куда же теперь путь держите?
– Идём мы, куда и все.
– Петруха обвёл рукой вокруг, указывая огни.
– Ныне вся Русь Москву строит, и негоже нам по лесам отсиживаться!