Иванов катер. Не стреляйте белых лебедей. Самый последний день. Вы чье, старичье? Великолепная шестерка. Коррида в большом порядке.
Шрифт:
Михалыч зашел в конце смены. Сколотил Ивану полочку, помог устроиться, а потом они пошли к нему. Идти пришлось долго: Михалыч жил в соседней деревне, за лесом. По дороге Иван рассказал, как из-за него Вася утопил новый мотор и лодку.
– Господи, господи, боже мой!… - ужасался Михалыч.
– Да прах с ней, с лодкой, Трофимыч, прах с ней! Ведь утопнуть мог, очень даже просто мог утопнуть!…
Ужинали за одним огромным столом все девять человек. Дети, а из шести пятеро были девочками, вели себя чинно, но не затурканно: смеялись на своем конце, что-то
– Во, наработали!… - с гордостью говорил Михалыч, оглядывая стол.
– Целая бригада, понимаешь, целая бригада!
– Правда, доярки одни, - улыбнулась жена, кругло, по-волжски выговаривая "о".
– Плотник у нас вот единственный.
Старшая дочка шустро двигалась вокруг, подавая еду. Девушка сияла таким запасом здоровья и силы, что Иван то и дело поглядывал на нее и улыбался.
– Выросла-то как Нюра-то, - пояснил он, поймав веселый взгляд хозяйки.
– Не говори!
– засмеялся Михалыч.
– Кофточки расставлять не поспеваем.
– Ой, ну зачем?… - вспыхнула Нюра, мигом вылетев на кухню.
– В детском саду работает, - сказала мать.
– Специальность имеет, курсы кончила.
– Головастая, - подтвердил Михалыч.
– Дочка, поди-ко!
– Зачем?
– откликнулась из кухни Нюра.
– Поди, говорю!…
Нюра, смущенно улыбаясь, вышла к столу. Михалыч налил на донышко водки, протянул:
– Выпей, дочка, с нами. Как тебе есть полных восемнадцать, разрешаю.
– Не буду я. Не хочу.
– За гостя выпей. За Ивана Трофимыча. Ну-ко…
– Будьте здоровы, - снова вспыхнув, шепотом сказала Нюра, глотнула, замахала руками.
– Ой, мамочки!…
Пока детей укладывали, Иван с Михалычем курили на крыльце. Сыпались с неба августовские звезды, таинственно шуршал лес, обступивший со всех сторон деревеньку. Мужчины неспешно говорили о делах, о шкипере, оставшемся на зиму без сена.
– Погоди, может, еще и добуду, - обещал Михалыч, - сделаем, может, чего, дай срок.
– Из-за меня все, вот ведь что получается, - сокрушался Иван.
– Поверишь ли, идти к ним совестно. В глаза глядеть.
– Это ты зря, Трофимыч, зря. Ты тут совсем ни при чем, ни с какого боку… - Михалыч вдруг замолчал, нашел в темноте Иванов пиджак: вертел пуговицу.
– Слушай, чего тебе скажу. Главное скажу: Нюрку мою видел?
– Видел, хорошая девушка. А что?
– Ну, коли хорошая, то… - Михалыч порывисто вздохнул.
– Может, породнимся, а, Иван Трофимыч?
– Как это?
– растерялся Иван.
– Бери Нюрку, а, Трофимыч? Она здоровая, она детей тебе нарожает, полную избу детей. Уходит тебя, дом тебе сделает…
– Да что ты, Михалыч, что ты, погоди. В отцы ведь я ей…
– Какие отцы, какие? И не думай об этом, Трофимыч, не думай! Ты еще - ого, орел еще! Детишки пойдут - только называть поспевай.
– Да погоди, Михалыч.
– Ну, чего годить-то? Девка - как яблочко, и мастерица, и по дому, и песни играет, не хуже Еленки…
Он вдруг замолчал,
точно споткнувшись об это имя. Иван вздохнул, сказал тихо:– Вот именно, Михалыч. Именно что так.
– Да говорят, она… - Михалыч опять запнулся.
– Знаю. Все знаю: сама мне сказала. А только нет мне без нее жизни, Михалыч. Нету. Хоть и чужая она теперь, а все равно - тут она, со мной. Так что не гожусь я в женихи, друг ты мой. Не гожусь…
С ремонтом управились быстро: Сергей не вылезал из цеха, работал за двоих, исхудал, измотался, но "Семнадцатый" вступил в строй куда раньше намеченного срока.
– Ну, теперь повертимся!
– радостно говорил Сергей.
– Теперь, девочка, конец сонному царству!
Вертеться действительно приходилось, но Сергей был отличным организатором. Каждый вечер он надолго уходил в диспетчерскую, обзванивал участки, всеми правдами и неправдами добивался удобных нарядов и загодя составлял график. До минимума сократил простои, беспощадно строчил акты за малейшее опоздание, не стеснялся звонить и самому директору. Нажил врагов, но в первую же декаду вдвое перевыполнил план.
Случалось, что на руле стояла Еленка. Сергей настойчиво учил ее, втолковывал правила, знакомил с двигателем. Вначале Еленка боялась штурвала, от страха делалась бестолковой, но Сергей был неумолим:
– Полегонечку, девочка, полегонечку!
Теперь он все чаще называл ее девочкой. Еленке не нравилось это новое обращение: в нем не было ни ласки, ни тепла, и внутренне она чувствовала, что это - просто привычка, что таких "девочек" у Сергея было хоть пруд пруди. Но не умела с ним спорить, боялась насмешек, со страхом вспоминала его сухие, жесткие глаза, что глянули на нее в то воскресенье, когда ездили на острова. Она хотела мира, тихой семейной радости. Ей казалось, что в этом и заключается счастье, и когда Лида в упор спросила, счастлива ли она, Еленка, не задумываясь, ответила:
– Очень!
– А жениться думает ли?
– Некогда сейчас, - отвернувшись, сказала Еленка.
– Вдвоем ведь работаем. И комнаты пока не дают. Вот когда дадут…
– Он так сказал?
– Сказал, - соврала Еленка и покраснела.
Они встретились у магазина. Еленка поздоровалась, хотела шмыгнуть мимо, но Лидуха так некстати завела этот разговор.
– Нет, ты не думай, он хороший, - поспешно добавила Еленка, испугавшись, что Лида правильно истолкует ее смущение.
– Только трудно ему сейчас.
Лида странно усмехнулась, промолчала, и Еленка, краснея и запинаясь, стала неуклюже переводить разговор: спросила, нашел ли Вася мотор.
– Нашел, - сказала Лида.
– Глубоко только: три метра с половиной. Катер нужен: с лодки его не подымешь.
– Так сходим!… - Еленка очень обрадовалась.
– Хоть завтра сходим туда на нашем…
Лида поблагодарила, но Еленка, загоревшись, обещала любую помощь, и Лидуха заулыбалась. Расстались почти как прежде, договорившись, что завтра после работы Сергей подгонит "Семнадцатый" к топлякоподъемнику.