Иверский свет
Шрифт:
мы, конечно, с тобой разминемся.
Я тебя никогда не увижу.
И окажется так минимальным
наше непониманье с тобою
перед будущим непониманьем
двух живых с пустотой неживою.
И качнется бессмысленной высью
пара фраз, залетевших отсюда:
«Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
ОЗЕРО
Кто ты — непознанный бог
или природа по Дарвину?—
но я по сравненью с тобой,
как я бездарен!
Озера тайный овал
высветлит
то, что мой предок назвал
кодом нечаянным: «Гоподи...»
Господи, это же ты!
Вижу как будто впервые
озеро красоты
русской периферии.
Господи, это же ты
вместо исповедальни
горбишься у воды
старой скамейкой цимбальной.
Будто впервые к воде
выйду, кустарник отрину,
вместо молитвы Тебе
я расскажу про актрису.
Дом, где родилась она, —
между собором и баром...
Как ты одарена,
как твой сценарий бездарен!
Долго не знал о тебе.
Вдруг в захолустнейшем поезде
ты обернешься в купе:
господи...
Господи, это же ты...
Помнишь, перевернулись
возле Алма-Аты?
Только сейчас обернулись.
Это впервые со мной,
это впервые,
будто от жизни самой
был на периферии.
Годы. Темноты. Мосты.
И осознать в перерыве:
Господи — это же ты!
Это — впервые.
БЕЛОВЕЖСКАЯ БАЛЛАДА
Я беру тебя на поруки
перед силами жизни и зла,
перед алчущим оком разлуки,
что уставилась из угла.
Я беру тебя на поруки
из неволи московской тщеты.
Ты — как роща после порубки,
ты мне крикнула: защити!
Отвернутся друзья и подруги.
Чтобы вспыхнуло все голубым,
беловежскою рюмкой сивухи
головешки в печи угостим.
Затопите печаль в моем доме!
Поет прошлое в кирпичах.
Все гори синим пламенем, кроме —
запалите печаль!
В этих пылких поспешных поленьях,
в слове, вырвавшемся, хрипя,
ощущение преступленья,
как сказали бы раньше — греха.
Воли мне не хватало, воли.
Грех, что мы крепостны на треть.
Столько прошлых дров накололи —
хорошо им в печали гореть!
Это пахнет уже не романом,
так бывает пожар и дождь —
на ночь смывши глаза и румяча,
побледневшая, подойдешь.
А в квартире, забытой тобою,
к прежней жизни твоей подключен,
белым черепом со змеею
Будет тщетно шуршать телефон...
В этой егерской баньке бревенчатой,
точно сельские алтари
мы такою свободой повенчаны —
у тебя есть цыгане в крови.
Я беру тебя на поруки
перед городом и людьми.
Перед ангелом воли и муки
ты меня на поруки возьми.
ЗВЕЗДА
Аплодировал Париж
в
фестивальном дыме.Тебе дали первый приз —
«Голую богиню».
Подвезут домой друзья
от аэродрома.
Дома нету ни копья.
Да и нету дома.
Оглядишь свои углы
звездными своими,
стены пусты и голы —
голая богиня.
Предлагал озолотить
проездной бакинец.
Ты ж предпочитаешь жить
голой, но богиней.
Подвернется, может, роль
с текстами благими.
Мне плевать, что гол король!
Голая богиня...
А за окнами стоят
талые осины
обнаженно, как талант,—
голая Россия!
И такая же одна
грохает тарелки
возле вечного огня
газовой горелки.
И мерцает из угла
в сигаретном дыме —
ах, актерская судьба! —
голая богиня.
НЕЧИСТАЯ СИЛА
В развалинах духа, где мысль победила,
спаси человека, нечистая сила —
народная вера цветка приворотного,
пречистая дева греха первородного.
Он звал парикмахерскую «Чародейка»,
глумился над чарами честолюбиво.
Нечистая сила, пойми человека,
оставь человека, нечистая сила'
В червовое лето, в пиковую зиму
ты в нем собеседника находила.
Сними одиночество и гордыню —
очисть человека, нечистая сила.
За чащи разор, и охоты за ведьмами,
за то, что сломал он горбатую сливу,—
прощеньем казни, возвращенным неведеньем,
оставь человека, нечистая сила!
Зачем ты его, поругателя родины,
безмозглая сила, опять полюбила —
рябиной к нему наклонясь
черноплодною,
как будто затмением
красной рябины?..
СМЕРТЬ ШУКШИНА
Хоронила Москва Шукшина,
хоронила художника, то есть
хоронила страна мужика
и активную совесть.
Он лежал под цветами на треть,
недоступный отныне.
Он свою удивленную смерть
предсказал всенародно в картине.
В каждом городе он лежал
на отвесных российских простынках.
Называлось не кинозал —
просто каждый пришел и простился.
Называется не экран,
если замертво падают наземь.
Если б Разина он сыграл,
это был бы сегодняшний Разин.
Он сегодняшним дням — как двойник.
Когда зябко курил он чинарик,
так же зябла, подняв воротник,
вся страна в поездах и на нарах.
Он хозяйственно понимал
край как дом — где березы и хвойники.
Занавесить бы черным Байкал,
словно зеркало в доме покойника.
Почему два великих поэта,
проповедники вечной любви,
не мигают, как два пистолета?
Рифмы дружат, а люди — увы...
Почему два великих народа