Иверский свет

На суде, в раю или в аду,

скажет он, когда придут истцы:

«Я любил двух женщин как одну,

хоть они совсем не близнецы».

Все равно, что скажут, все равно.

Не дослушивая ответ,

он двустворчатое окно

застегнет на черный шпингалет.

ГРЕХ

Я не стремлюсь лидировать,

где тараканьи бега.

Пытаюсь реабилитировать

понятье греха.

Душевное отупение

отъевшихся кукарек —

это не преступленье —

великий грех.

Когда осквернен колодец

или Феофан Грек,

это не уголовный,

а смертный грех.

Когда в твоей женщине пленной

зарезан будущий смех —

это не преступленье,

а смертный грех...

Но было б для Прометея

великим грехом — не красть.

И было 6 грехом смертельным

для Аннушки Керн — не пасть.

Ах, как она совершила

его на глазах у всех —

Россию завороживший

бессмертный грех!

А гениальный грешник

пред будущим грешен был

не тем, что любил черешни,

был грешен, что — не убил.

ЗОЛОЧЕНОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ

Твоя «Волга» черная гонит фары дальние

в рощи золоченого разочарования.

Воли лазер чертовый, материнство раннее

мчится в золоченое разочарование!

Посулили золото — дали самоварное.

И зарей подчеркнуто разочарование,

над равниной черною и над тучей рваною

плачет золоченое разочарование!

В роще пыль алмазная, как над водопадом.

Просит притормаживать в пору листопада.

Не гони, шоферочка! Берегись аварии

в это золоченое разочарование.

СТАРАЯ ПЕСНЯ

Г. Джагарову

«По деревне янычары детей отби-

рают».

Болгарская народная песня.

Пой, Георгий, прошлое болит.

На иконах — конская моча.

В янычары отняли мальца.

Он вернется — родину спалит.

Мы с тобой, Георгий, держим стол.

А в глазах — столетия горят.

Братия насилуют сестер.

И никто не знает, кто чей брат.

И никто не знает, кто чей сын,

материнский вырезав живот.

Под какой из вражеских личин

раненая родина зовет?

Если ты, положим, янычар,

не свои ль сжигаешь алтари,

где чужие — можешь различать,

но не понимаешь, где свои.

Безобразя рощи и ручьи,

человеком сделавши на миг,

кто меня, Георгий, отлучил

от древесных родичей моих?

Вырванные груди волоча,

остолбеневая от любви,

мама, отшатнись от палача.

Мама! У него глаза — твои.

ОДА ОДЕЖДЕ

Первый бунт против Бога — одежда.

Голый, созданный в холоде леса,

поправляя Создателя дерзко,

вдруг — оделся.

Подрывание строя — одежда,

когда жердеобразный чудак

каждодневно

желтой кофты вывешивал флаг.

В чем великие джинсы повинны?

В вечном споре низов и верхов —

тела нижняя половина

торжествует над ложью умов.

И, плечами пожав, Слава Зайцев,

чтобы легче дышать или плакать,—

декольте на груди вырезает,

вниз углом, как арбузную мякоть.

Ты дыши нестесненно и смело,

очертаньями хороша,

содержанье одежды — тело,

содержание тела — душа.

БЬЕТ ЖЕНЩИНА

В чьем ресторане, в чьей стране — не вспомнишь,

но в полночь

есть шесть мужчин, есть стол, есть Новый год,

и женщина разгневанная — бьет!

Быть может, ей не подошла компания,

где взгляды липнут, словно листья банные?

За что — неважно. Значит, им положено —

пошла по рожам, как белье полощут.

Бей, женщина! Бей, милая! Бей, мстящая!

Вмажь майонезом лысому в подтяжках.

Ьей, женщина!

Массируй им мордасы!

За все твои грядущие матрасы,

за то, что ты во всем передовая,

что на земле давно матриархат —

отбить,

обуть,

быть умной,

хохотать,—

такая мука — непередаваемо!

Влепи в него салат из солонины.

Мужчины, рыцари,

куда ж девались вы?!

1пк хочется к кому-то прислониться —

увы...

Бей, реваншистка! Жизнь — как белый танец.

Не он, а ты его, отбивши, тянешь

ПРЕОБРАЖЕНИЕ

«Сестрица моя в женском вытрезвителе!

Обидели...»

Как при водолюбце Владимире Крестителе,

бабья революция воет в вытрезвителе.

Что там пририсовано на стене «Трем витязям»?

Полное раскрытие в вытрезвителе.

«Дома норму выдайте, на работе выдайте,

дорогие бабоньки, устала от житья.

Муж придет, как выдоен. Я не меньше выдую.

Станем себе сами братья и мужья».

«Я тебя, сестричка, полюбила в хмеле.

Мы с тобой прозрели в ледяной купели.

Давай жить нарядно, словно две наяды,

купим нам фиалки, поступим в институт.

Фабричные фискалки от зависти помрут».

«Бабоньки, завязываю! Слушайте таксистку.

Этак жить — тощища. На смех гаражу?!

Чтобы в рот взяла я

эту дрянь? Спасибо.

Я хочу быть женщиной.

Мальчика рожу».

И сразу стало слышно каждое дыханье.

В белой палате — такая тишина!

Ведь в каждой спит мадонна,

светла и осиянна.

Словно тронул души кистью Тициан.

Завтра они выйдут на Преображенск

И у каждой будет Чудо

на руках.

Будет, будет мальчик.

Будет счастье женское.

Даже если будет все не так.

Я — двоюродная жена.

У тебя — жена родная!

Я сейчас тебе нужна,

Я тебя не осуждаю.

У тебя и сын и сад.