Из чего созданы сны

— Да, так уж получилось.

— Всего вам хорошего, — пожелал Ханслик.

Я напоследок огляделся. Мне тоже было жаль, что они вышвыривали меня отсюда. Мне всегда нравилось в «Метрополе». But such is life.^[114]

Директор отеля, который участвовал в ночных разборках, теперь прошел мимо, не удостоив меня ни единым взглядом, хотя я достаточно громко заявил:

— Непременно буду рекомендовать всем и каждому этот замечательный отель, где и последний официант, и гости — шпики.

Месть от бессилия. Директор даже бровью не повел.

Потом мы с Ириной спустились в гараж, где Берти уже ждал нас с нашим багажом. Я оплатил прокат «рекорда» и бензин для «ламборджини», и масло, которое пришлось долить. А голландец то и дело посматривал на меня. Но он не получил ни пфеннига — я уже был сыт по горло.

И мы двинулись — Ирина между нами — сквозь хмурый сухой и холодный день под зимним небом к полицейскому управлению, и Берти ждал, пока мы с Ириной не освободимся, и это длилось целую вечность. Потом мы поехали в больницу навестить Конни и Эдит. К Конни нас не пустили — у дверей по-прежнему стояли два парня из MAD. Но Эдит была в соседней комнате и она сияла:

— Ему уже лучше, много лучше!

— Это здорово, Эдит, — сказал я. — Мы будем постоянно с тобой на связи. Через «Блиц». Не бойся! Больше с вами ничего не случится.

— Уж мы проследим, — вставил один из охранников.

Да, а потом мы наконец-то выбрались за черту города и доехали до моста Нойе Эльббрюкке через Эльбу, который я так любил. Я смотрел на большие суда и лодки, на верфи и на краны, и свет был тусклым, и все казалось серым — такой серый унылый мир. И в первый раз при взгляде на Эльбу с ее рукавами я не испытал никакого радостного возбуждения, я только хотел поскорее уехать отсюда, как можно скорее. Когда под Ведделем я выезжал на автобан, мне пришлось включить отопление, потому что дул ледяной ветер. Я промчался по автобану минут десять, когда Ирина вдруг тихо промолвила:

— Ах, вы оба…

— Что мы?

— Я… я так рада, что вы оба со мной, — выдавила она.

Берти этого не услышал. Парень уже снова мирно посапывал.

12

«Патетическая» Чайковского все еще лежала на проигрывателе, когда мы с Ириной приехали из издательства в мой пентхауз на Лерхесберге. Уборщица все прибрала. Квартира была чисто вылизана — ничего больше не напоминало о тех двух шлюшках, которые еще в понедельник утром оставались здесь. Я провел Ирину по всем комнатам, показал ей гостевую, в которой ей теперь предстояло жить. Отсутствующим взглядом она скользила по дорогой полированной мебели различных оттенков, по стенкам с книгами, по террасе за большими французскими окнами.

На совещании у Херфорда сделали короткий перерыв, чтобы я мог увезти Ирину, которая выглядела неимоверно усталой. Теперь, когда мне пора начинать работу над статьей, она должна быть поблизости. Уже по дороге из Гамбурга она согласилась пожить у меня. Я сделал короткую остановку и позвонил Хэму, чтобы сообщить об этом. И теперь, в дворцовых апартаментах Херфорда на одиннадцатом этаже, прозвучало его повеление:

— Отвезите юную даму домой, Роланд. Пообедайте с ней. Мы тоже сделаем перерыв. Все идут обедать. Мамочка едет домой. А потом снова встречаемся у меня. «Мужчина как таковой» — с этим надо определиться еще сегодня. Не беспокойтесь, фройляйн Индиго, у Роланда вы будете под надежной охраной.

— Охраной?

— Два полицейских из криминальной полиции будут дежурить в машине у входа. Посменно. Освальд устроил.

— На этом настояли американцы, — сказал Освальд Зеерозе. — Да и действительно, так оно лучше. Нам всем будет спокойнее, моя девочка.

— Да-да, — растерянно пробормотала Ирина.

— А завтра я пришлю вам моего Лео, — воодушевилась Мамочка. — Лео — лучший в моем салоне. Вам же нужны новые платья. Лео обо всем позаботится, можете на него положиться. Потрясающий вкус у этого парня, дитя мое!

«О, Боже!» — тоскливо подумал я и посмотрел на Хэма. Тот ответил мне страдальческим взглядом. Оставалось только надеяться, что у Лео действительно есть вкус. По нарядам Мамочки этого не скажешь.

— Разумеется, я не позволяю ему чего-то навязывать мне, — продолжала Мамочка, и я вздохнул спокойнее.

Когда мы подъехали к высотке, в которой я живу, я тут же засек машину с полицейскими. Полипов я чую слету. Когда я уже выгружал из «Ламборджини» вещи, они покивали мне, и я помахал им в ответ.

Наверху, в пентхаузе, я распаковал сумки. Машинку, магнитофонные записи и свои блокноты отнес в кабинет, попутно обнаружил, что кассетник остался в машине. Ладно, заберу позже.

Я нисколько не проголодался, но все-таки спросил Ирину, что она будет есть, — в холодильнике полно еды.

— У меня совсем нет аппетита, — вздохнула Ирина. — Я такая усталая и такая… опрокинутая, понимаешь?

— Еще как! — ответил я.

Я смешал нам два виски и прошел с Ириной в мою просторную спальню, потому что там стоял проигрыватель, а Ирина сказала, что тоже любит Чайковского. Мы сидели на моей необъятной кровати, слушали «Патетическую» и наслаждались покоем.

— В моем кабинете стойка с пластинками. Там масса Чайковского. Если после ванны не сможешь заснуть, и если будет желание, поставь себе что-нибудь. И чего-нибудь еще выпей. Ты ведь теперь знаешь, где все стоит.

— Хорошо, Вальтер.

— А после спокойно ложись спать. Я вернусь поздно. Я тебя запру и оставлю тебе вторую связку ключей, но никому не открывай! Можешь только подойти к телефону, если буду звонить я. Ну, и если, конечно, еще не заснешь. Я коротко позвоню три раза, а на четвертый буду ждать. О’кей?

Она кивнула. Вдруг я заметил, что в ее прекрасных глазах стоят слезы.

— В чем дело, Ирина?

Она схватила мою руку, прижалась к ней мокрой щекой и прошептала:

— Я… я так тебе благодарна… за все…

— Ну ладно, прекрати!

— Нет, правда… Без тебя… Что бы со мной было без тебя?..

— Без меня? — усмехнулся я. — Ты ведь знаешь, я все это делал только потому, что хотел заполучить твою историю!

— Но это же неправда, — слабо улыбнулась она.

— Ну конечно, — сказал я, — конечно, неправда, моя дорогая, моя хорошая.

Она поцеловала мою ладонь. Потом внезапно отпустила руку и сделала большой глоток.

— Ну, а теперь что?

— Я… я вдруг подумала о нем… Прости…

— Понимаю, — сказал я. — Но послушай, это пройдет. Все это уйдет в небытие.

— Да, — повторила за мной Ирина. — Все уйдет. Все должно уйти, ничего не должно остаться. Ничего!

Тогда я ее неправильно понял. Но скоро, очень скоро мне предстояло все понять.

Реактивный самолет пролетел над домом, едва взяв старт. Шум его агрегатов был чудовищным. Мы замолчали, потому что все равно ничего нельзя было расслышать. Так мы стояли и долго смотрели друг на друга. Я улыбался, но огромные темные с поволокой глаза Ирины оставались серьезными и печальными. Шум реактивных двигателей затихал, и снова стала слышна музыка Чайковского, эта удивительная «Патетическая» с ее сумрачным минорным характером и извечными страстями восточной мистики, в которые то и дело вплетались сладостные кантилены западной сентиментальности.