Из чего созданы сны

— А что Билка выбросился из окна моих апартаментов и проломил себе череп — это вы тоже знаете?! — обозлился я.

Я услышал, как Херфорд жадно глотает ртом воздух.

— Вы что, пьяны, Роланд?

— Никак нет, господин Херфорд.

— Но как мог Билка из вашего окна… — Его заклинило.

Я бросил следующую монету и сказал:

— Я расскажу вам. И кое-что еще, о чем друзья господина Зеерозе предпочли умолчать.

И я выдал им все. Я рассказывал и опускал монеты. В кабинке пахло мочой и какими-то духами. Мочой — все сильнее, мне стало дурно и пришлось глотнуть из фляжки. Я рассказал все, что случилось в моих апартаментах, не забыл и визит Виктора Ларжана, только о его пророчестве, что эта история никогда не выйдет в свет, я умолчал. И под конец забил последний гвоздь:

— Так что, теперь вы не собираетесь публиковать эту историю?

— Что за ерунда! Конечно, будем публиковать! — Взбеленился он. — Вы что там, совсем свихнулись?! Такого материала у нас еще не было! Что за идиотский вопрос? Или вы собираетесь свалить и продаться куда-нибудь еще?! Я предупреждаю вас, Роланд! И не пытайтесь провернуть! Я притяну вас к ответу! Затаскаю по всем судам, какие только есть! Это кормушка Херфорда! Это принадлежит ему! И публиковать это будет только Херфорд! Херфорд клянется вам… А, вы, наверно, подумали о приятном пожилом господине из Кельна, да?

— Да, — пробормотал я.

— Так знайте, он ничего не имеет против, мы это выяснили, ха-ха!

— Вы говорили с ним?

— Погодите-ка, сейчас Освальд вам все объяснит. Освальд, иди-ка сюда!

Подошел Освальд, и я услышал хорошо поставленный, звучный голос директора издательства:

— Алло, господин Роланд?

— Я. Привет, Зеерозе! — я бросал одну монету за другой, пока слушал его.

— Все именно так, друг мой, как сказал господин Херфорд. Мы печатаем. Никаких протестов со стороны приятного пожилого господина из Кельна или американцев. Напротив!

— Что значит, напротив?

— Американцы заинтересованы, чтобы материал был опубликован! Это же они выразили и господину из Кельна, как он сообщил, я не один раз соединялся с той и с другой стороной по телефону.

— Американцы заинтересованы… Но, господин Зеерозе, сухими из воды они в этом деле не выйдут, эти американцы!

— Именно поэтому. И, кроме того, это еще только первый тайм.

— Не понимаю.

— Эта кабинка на центральном вокзале, она чиста?

— Ну разумеется. — Я прикурил новую «Галуаз», потому что больше не мог выносить этой вони, а дверь открыть было нельзя. — Что значит — первый тайм?

— Ну, вторая половина пленок все еще в Нью-Йорке, так?

— Если русские как следует возьмут Билку в оборот, она там недолго останется.

— Никому не ведомо, что еще может случиться, — ответил Зеерозе. — Американцы и дальше будут поставлять нам оперативную информацию, об этом мы договорились. Они уж никак не слепые оптимисты. Скорее, дипломаты. Давайте предположим, что Восток получает и вторую половину — все возможно. Тогда наша серия просто обязана выйти.

— Совершенно не понимаю. Серия, которая изображает поражение американцев?

— Да. С одной маленькой поправкой.

— С какой именно?

— Именно с такой, что американцы, пока Билка пребывал на Ниндорфер-штрассе, получили от него копии микрофильмов, а перелет в Хельсинки и все дальнейшее запустили только для того, чтобы ввести Восток в заблуждение.

— Но это же чистейшая ложь, — возмутился я, — или правда?

— А вы как думаете? — спросил он.

— Что это вранье, конечно!

— Хм. Это Вы так думаете? Но когда вы напишете, — а мы опубликуем с приличной задержкой, так что это будет как разрыв бомбы, — что у американцев якобы есть копии пленок, и еще с легким намеком на то, что именно поэтому мы смогли предать гласности эту историю, и миллионы поверят, так ведь? А у русских возникнет, по крайней мере, то же сомнение, что только что испытали и вы, друг мой. Они станут допрашивать Билку, если к тому времени он еще будет жив. И что тот сможет ответить?

— Что не передавал никаких копий.

— Правильно. И именно в этом русские ему никогда не поверят. Поэтому нам чрезвычайно повезло, что мы только через несколько недель выходим на рынок с нашим заявлением. Нам вообще необычайно везет.

— Это еще почему?

— Ну, — задушевно произнес Зеерозе, — вы утверждаете, что Билка-брат мертв. Тогда у вас вообще больше не может быть никаких уколов совести, что своей статьей вы можете навредить кому-то. Вацлав Билка теперь покоится с миром.

— Послушайте, — сказал я, — и все это чистая правда? Фактически и достоверно? Вы не водите меня за нос?

— Мой дорогой юный друг, что еще за недоверие?

— Я видел вас в Гамбурге, когда вы входили в дом 333 по Ниндорфер-штрассе, — парировал я. Но сейчас мне любой ценой надо было удостовериться.

А Херфорд включил громкую связь, так что теперь наш диалог слушали все в его роскошном зале.

— Ну разумеется, — сказал Зеерозе с невозмутимой любезностью. — Это американцы просили меня прийти как можно скорее.

— Зачем?

— Чтобы обсудить то, что ныне стало насущной необходимостью, — последовал его слегка высокомерный ответ. — Послушайте, американцам нужна ваша статья. Сейчас! Срочно! Хотите позвонить на Ниндорфер-штрассе? Я дам вам телефон. Но он, естественно, секретный.

— Естественно. Итак?

Он и в правду назвал мне номер. Я записал его на клочке бумаги.

— Там ответит человек из руководящего состава. То есть он ответит в том случае, если вы скажете кодовое название этой операции.

— И что это за слово?

— «Сатисфакция» — «удовлетворение». Если вы назовете это слово, вам ответят «Рэд маунтин».^[113] Аппарат стоит у его изголовья. Он сегодня дежурит. Его имя Рональд Патерсон. Спросите его, сказал ли он мне, что просит о публикации.

— Именно это я сейчас и сделаю. А потом снова перезвоню вам.

Я повесил трубку, набрал новый номер и, как только соединили, сказал: «Сатисфакция».

— «Рэд маунтин», — ответил мужской голос.

Далее разговор пошел на английском. На американском английском.