Из фронтовой лирики. Стихи русских советских поэтов

22 августа, 1943

Михаил Луконин Фронтовые стихи

Если б книгу выдумывал я, Все б описал по-иному: Цвет крови на траве, Цвет крови на земле, на снегу, — Вид убитого парня на черном снегу, у разбитого дома. Что такое — ползти, наступать и стрелять по врагу. Если бы я назвал эту книгу «Фронтовыми стихами» И она превратилась бы в тонну угластых томов, То она пригодилась бы фронту: Глухими ночами Ею печь в блиндаже разжигал бы сержант Иванов. Вот он печь растопил, мой сержант Иванов, и не спится — Руки греет над ней, удивляется: ночи глухи! В белый парус снегов загляделась большая бойница, Месяц ходит вокруг. Это есть фронтовые стихи! Вот сержант Иванов письма пишет на противогазе: Как живет, где живет, что дела и харчи неплохи, Что пора бы домой, — ждешь меня? Обращаясь с наказом: Ты себя береги!.. Это есть фронтовые стихи! Вот сержант Иванов в атаку выводит пехоту. Сам в цепи. И бегут, выдвигая штыки. Пот стирает с лица Иванов (он устал от тяжелой работы), Улыбнулся друзьям. Это есть фронтовые стихи! Вот Иваново-город. Снег идет. Темновато. В клубе «Красная Талка» — собранье. Ткачихи тихи. Иванова, ткачиха, читает письмо от сержанта, Все встают и поют. Это вот — фронтовые стихи! Фронтовые стихи — это чувство победы, такое, Что идут и идут неустанно на подвиг и труд, Все — туда, где земля стала полем последнего боя. Иногда умирают там. Главное — это живут!

1943

Михаил Львов «Чтоб стать мужчиной — мало им родиться…»

Чтоб стать мужчиной — мало им родиться, Чтоб стать железом — мало быть рудой: Ты должен переплавиться. Разбиться. И, как руда, пожертвовать собой. Готовность к смерти — тоже ведь оружье. И ты его однажды примени. Мужчины умирают, если нужно, И потому живут в веках они.

1941–1943

Григорий Люшнин Гайка

Бейте, бейте шомполами, — Все равно не закричу! На решетке, сжав зубами, Гайку ржавую верчу, На свободе быть хочу! Вот она, друзья, смотрите! До нее подать рукой, И я знаю, как мне выйти В мир из камеры сырой, Хоть и смотрит часовой. Смотрит, грубо окликая, С вышки пули сыплет вниз. Есть ли сила в нем такая Задержать меня — не знаю. Я ведь гайку перегрыз.

1943

Концлагерь

Ней-Бранденбург

Марк Максимов Баллада о часах

Мы немца в полночь навестить хотели. Разведчик сверил время. И — в седло! Следы подков запрыгали в метели, И подхватило их, и — понесло… Но без него вернулся конь сначала, а после — мы дошли до сосняка, где из сугроба желтая торчала с ногтями почернелыми рука. Стояли сосны, словно часовые. И слушали мы, губы закусив, как весело — по-прежнему живые — шли на руке у мертвого часы. И взводный снял их. Рукавом шершавым сердито льдинки стер с небритых щек и пальцем — влево от часов и вправо — разгладил на ладони ремешок. — Так, значит, в полночь, хлопцы! Время сверьте!.. И мы впервые поняли в тот час, как просто начинается бессмертье, когда шагает время через нас!

1943

Немецкий тыл

Михаил Матусовский Баллада о танке капитана Половчини

Тяжелый танк вступает в бой… Он обгоняет пламя, Мостя дорогу за собой Фашистскими телами. Как мертвецов на берега Выносит в час прибоя, Их смерть бросает на снега В застывших позах боя. Вот этот лег, упав вперед, — Пришла к нему расплата: Землей набит открытый рот, Земля в руке зажата… …Но танк уже исчез в дыму. Где след его найдете? Враги подобрались к нему На трудном повороте. Мотор заглох как неживой, И, пользуясь моментом, Его накрыли с головой Пылающим брезентом. Но чтоб не думали враги, Что сдастся он без боя, Водитель сдвинул рычаги Слабеющей рукою. Танкистов мучила жара, И немцам страшно стало, Когда пошла на них гора Горящего металла. Он взял рубеж рывком одним, Он шел неудержимо. Летели по ветру за ним Седые космы дыма… Отброшен враг, огонь погас, И бой притих в долине. Из уст в уста идет рассказ О танке Половчини. Он возникает тут и там Как мститель в самой гуще, И настигает капитан Идущих и бегущих. Клубится в поле снежный прах На узком перекрестке. Трещат у танка на зубах Машины и повозки. Он через рвы летит вперед — В глазах мелькают пятна. И землю ту, что он берет, Он не отдаст обратно. Ты различишь его в огне По свету славы вечной, По насеченной на броне Звезде пятиконечной.

1943

Северо-Западный фронт

Алексей Недогонов «Говорят, что степень зрелости…»

Говорят, что степень зрелости: примерять, прикидывать, чтоб остаться в цельной целости, чтобы виды видывать. Я всегда в глаза завидовал тем, кто мог прикидывать, но потом в душе прикидывал: стоит ли завидовать? Если случаем положено, то яснее ясности — жизнь солдат не отгорожена от беды-опасности. Сокрушаться, братцы, нечего: смерть в бою сговорчива, — люди метой не помечены, пуля неразборчива. Пуля-дура скосит каждого — петого, отпетого… Говорят — ни капли страшного, если все неведомо. Если свистнет во мгновение, вспомнишь ли заранее матушки благословение, женки заклинание?.. Для солдата степень зрелости: это — жить душой без хворости, на крутой звериной смелости, на любой проклятой скорости. На движении рискованном, на ночном совином зрении, на бессмертном, бронированном танковом ожесточении…

1943

Борис Пастернак Смерть сапера

Мы время по часам заметили И кверху поползли по склону. Вот и обрыв. Мы без свидетелей У края вражьей обороны. Вот т'aм она, и там, и т'yт она — Везде, везде до самой кручи. Как паутиною, опутана Вся проволокою колючей. Он наших мыслей не подслушивал И не заглядывал нам в душу. Он из конюшни вниз обрушивал Свой бешеный огонь по Зуше. Прожекторы, как ножки циркуля, Лучом вонзались в коновязи. Прямые попаданья фыркали Фонтанами земли и грязи. Но чем обстрел дымил багровее, Тем равнодушнее к осколкам, В спокойствии и хладнокровии Работали мы тихомолком. Со мною были люди смелые. Я знал, что в проволочной чаще Проходы нужные проделаю Для битвы, завтра предстоящей. Вдруг одного сапера ранило. Он отползал от вражьих линий, Привстал, и дух от боли заняло, И он упал в густой полыни. Он приходил в себя урывками, Осматривался на пригорке И щупал место под нашивками На почерневшей гимнастерке. И думал: глупость, оцарапали, И он отвалит от Казани К жене и детям вверх, к Сарапулю, — И вновь и вновь терял сознанье. Все в жизни может быть издержано, Изведаны все положенья, Следы любви самоотверженной Не подлежат уничтоженью. Хоть землю грыз от боли раненый, Но стонами не выдал братьев, Врожденной стойкости крестьянина И в обмороке не утратив. Его живым успели вынести. Час продышал он через силу. Хотя за речкой почва глинистей, Там вырыли ему могилу. Когда, убитые потерею, К нему сошлись мы на прощанье, Заговорила артиллерия В две тысячи своих гортаней. В часах задвигались колесики. Проснулись рычаги и шкивы. К проделанной покойным пр'oсеке Шагнула армия прорыва. Сраженье хлынуло в пробоину И выкатилось на равнину, Как входит море в край застроенный, С разбега проломив плотину. Пехота шла вперед маршрутами, Как их располагал умерший. Поздней немногими минутами Противник дрогнул у Завершья. Он оставлял снарядов шт'aбели, Котлы дымящегося супа, Все, что обозные награбили, Палатки, ящики и трупы. Потом дорогою завещанной Прошло с победами все войско. Края расширившейся трещины У Криворожья и Пропойска. Мы оттого теперь у Гомеля, Что на поляне в полнолунье Своей души не экономили В пластунском деле накануне. Жить и сгорать у всех в обычае, Но жизнь тогда лишь обессмертишь, Когда ей к свету и величию Своею жертвой путь прочертишь.

Декабрь 1943

Виссарион Саянов «Что мы пережили, расскажет историк…»

Что мы пережили, расскажет историк, Был сон наш тревожен, и хлеб наш был горек. Да чт'o там! Сравнения ввек не найти, Чтоб путь описать, где пришлось нам пройти! Сидели в траншеях, у скатов горбатых Бойцы в маскировочных белых халатах. Гудели просторы военных дорог, Дружили со мною сапер и стрелок. Ведь я — их товарищ, я — их современник И зимнею ночью, и в вечер весенний Хожу по дорогам, спаленным войной, С наганом и книжкой моей записной, С полоской газеты, и с пропуском верным, И с песенным словом в пути беспримерном. Я голос услышал, я вышел до света, А ночь батарейным огнем разогрета, Синявино, Путролово, Берез'aнье, Ведь это не просто селений названья, Не просто отметки на старой трехверстке — То опыт походов, суровый и жесткий, То школа народа, — и счастье мое, Что вместе с бойцами прошел я ее.

1943

Волховский фронт

Михаил Светлов Итальянец

Черный крест на груди итальянца, — Ни резьбы, ни узора, ни глянца, Небогатым семейством хранимый И единственным сыном носимый… Молодой уроженец Неаполя! Что оставил в России ты н'a поле? Почему ты не мог быть счастливым Над родным знаменитым заливом? Я, убивший тебя под Моздоком, Так мечтал о вулкане далеком! Как я грезил на волжском приволье Хоть разок прокатиться в гондоле! Но ведь я не пришел с пистолетом Отнимать итальянское лето, Но ведь пули мои не свистели Над священной землей Рафаэля! Здесь я выстрелил! Здесь, где родился, Где собой и друзьями гордился, Где былины о наших народах Никогда не звучат в переводах. Разве среднего Дона излучина Иностранным ученым изучена? Нашу землю — Россию, Расею — Разве ты распахал и засеял? Нет! Тебя привезли в эшелоне Для захвата далеких колоний, Чтобы крест из ларца из фамильного Вырастал до размеров могильного… Я не дам свою родину вывезти За простор чужеземных морей! Я стреляю — и нет справедливости Справедливее пули моей! Никогда ты здесь н'e жил и н'e был!.. Но разбросано в снежных полях Итальянское синее небо, Застекленное в мертвых глазах…

1943

Юрий Севрук Журавли

Юрий Севрук (род в 1912 г.) — литературный критик, перед войной — сотрудник журнала «Знамя». В 1941 г. добровольцем ушел на фронт. Погиб 16 сентября 1944 г. под Выру (Эстония), выполняя задание редакции фронтовой газеты; материалы о нем хранятся в школьном музее г. Выру.

Высоко над ямами и рвами Раненой, истерзанной земли, Вешний воздух бороздя крылами, Через фронт летели журавли. Словно стая наших самолетов Проплыла равниной голубой, Немцы из зенитных пулеметов Прострочили небо над собой. Не несет весна удачи фрицам, Дни идут, а наш напор жесток. Вот и позавидовали птицам, Их прямой дороге на восток. Прямо к солнцу поднимаясь круто, Вражьему огню наперерез, Пронеслись, не изменив маршрута, Вольные кочевники небес. Улыбаясь, мы на птиц взглянули. Не для них наш припасен свинец: Немцу предназначенную пулю В журавля не выпустит боец. Пусть себе кочуют на свободе И приветным криком говорят: «С доброй вестью к вам весна приходит, С доброй вестью журавли летят!» От врага опять ушла добыча. Скрылись в затуманенной дали, Громко, торжествующе курлыча, Трубачи победы — журавли.

19 апреля 1943

Сергей Смирнов Лето сорок третьего

И у нас на фронте тоже лето, Дым, стрельба да марево вдали. Вся земля в защитный цвет одета. На цветах качаются шмели. А в лесу, где притаились пушки, Где росинки бисером висят, Обитают зычные кукушки И кукуют раз по пятьдесят…

1943