Из фронтовой лирики. Стихи русских советских поэтов

Метров двести — совсем немного — отделяют от нас лесок. Кажется — велика ль дорога? Лишь один небольшой бросок. Только знает наша охрана — дорога не так близка. Перед нами — «ничья» поляна, а враги — у того леска. В нем таятся фашистские дзоты, жестким снегом их занесло, вороненые пулеметы в нашу сторону смотрят зло. Магазины свинцом набиты, часовой не смыкает глаз. Страх тая, стерегут бандиты степь, захваченную у нас. За врагами я, парень русский, наблюдаю, гневно дыша. Палец твердо лежит на спуске безотказного ППШа. Впереди — города пустые, нераспаханные поля. Тяжко знать, что моя Россия от того леска — не моя… Посмотрю на друзей-гвардейцев: брови сдвинули, помрачнев, — как и мне, им сжимает сердце справедливый, священный гнев. Поклялись мы, что встанем снова на родимые рубежи! И в минуты битвы суровой нас, гвардейцев, не устрашит ливень пуль, сносящий пилотки, и оживший немецкий дзот. Только бы прозвучал короткий долгожданный приказ: «Вперед!»

1942

Илья Быстров Военная осень

Нева… Горбатый мостик… Летний сад… Знакомая чугунная ограда… Стоят бойцы. Теперь они хранят Червонную сокровищницу сада. О, мрамор статуй! Кто не помнит их Прозрачные, как у слепых, улыбки И лист осенний, ласковый и липкий, Что на плече покоился у них! Немецкого ефрейтора сапог Не запятнает золота аллеи, Где вижу я сторожевой дымок И двух бойцов, стоящих у траншеи. Осенний воздух ясен, строг и чист, Пылают клены, липы пожелтели. Стоят бойцы… Солдатской их шинели Касается, кружась, осенний лист.

1942

Ленинград

Павел Винтман «Дорога торная, дорога фронтовая…»

Дорога торная, дорога фронтовая, Поникшие сады, горящие стога, И в злой мороз, и в зное изнывая, Идти по ней и вечность постигать. Такая в этом боль, тоска кругом такая В молчанье деревень и в дымном вкусе рос… Дорога торная, дорога фронтовая, Печальная страна обугленных берез.

1941–1942

Варвара Вольтман-Спасская Мать

Мужчина вдруг на улице упал, Раскрытым ртом ловя дыханье полдня. Не собралась вокруг него толпа, Никто не подбежал к нему, не поднял. Кто мог бы это сделать, — все в цехах, А кто на улице, сам еле ползает. Лежит упавший. Слезы на глазах, Зовет срывающимся тонким голосом. И женщина, с ребенком на руках, Остановилась и присела возле. В ней тоже ни кровинки. На висках Седые пряди и ресницы смерзлись. Привычным жестом обнажила грудь И губы умиравшего прижала К соску упругому. Дала глотнуть… А рядом в голубое одеяло Завернутый, как в кокон, на снегу Ребенок ждал. Он долю отдал брату. Забыть я этой встречи не могу… О, женщина, гражданка Ленинграда!

1942

Ленинград

Михаил Гершензон «Что сталось с небосводом? Никогда…»

Михаил Гершензон (род. в 1909 г.) — детский писатель. В начале войны добровольно вступил в ополчение, вышел из окружения; затем был военным переводчиком и инструктором политотдела 5-й армии. 8 августа 1942 г., возглавив атаку батальона, был ранен в бою и умер от ран.

Что сталось с небосводом? Никогда Он не был так вместителен и емок. От сизого рассвета до потемок В нем ветер строит башни, города Из облаков и туч. И синеве просторно, И радуга цветным ручьем течет, Оттенкам неба потерялся счет — Зеленый, матово-жемчужный, черный… Под этим куполом — как детские бирюльки, Деревни притулилися по кочкам, Церквушка машет беленьким платочком, И озеро лежит в своей кастрюльке. Леса в полях брели и заблудились, А он все ширится, огромный небосвод, Земное все, что дышит и живет, Вобрать в свой круг и успокоить силясь. Но он, как раковина, он вбирает шумы; Сквозь купол прорывается война, И если здесь земля пощажена, Ежеминутно слышится угрюмый, Тяжелый гул, такой, что и поля Подрагивают, шкурой шевеля, — Такие ухающие разрывы, Что и березки, вдруг затрепетав, Оглядываются, на носки привстав, И спрашивают: «Все еще мы живы?»

1942

Александр Гитович Строитель дороги

Он шел по болоту, не глядя назад, Он бога не звал на подмогу, Он просто работал, как русский солдат, И выстроил эту дорогу. На запад взгляни и на север взгляни — Болото, болото, болото. Кто ночи и дни выкорчевывал пни, Тот знает, что значит работа. Пойми, чтобы помнить всегда и везде: Как надо поверить в победу, Чтоб месяц работать по пояс в воде, Не жалуясь даже соседу! Все вытерпи ради родимой земли, Все сделай, чтоб вовремя, ровно, Одно к одному по болоту легли Настила тяжелые бревна. …На западе розовый тлеет закат, Поет одинокая птица. Стоит у дороги и смотрит солдат На запад, где солнце садится. Он курит и смотрит далеко вперед, Задумавший точно и строго, Что только на запад бойцов поведет Его фронтовая дорога.

1942

Волховский фронт

Семен Гудзенко Перед атакой

Когда на смерть идут — поют, а перед этим можно плакать. Ведь самый страшный час в бою — час ожидания атаки, Снег минами изрыт вокруг и почернел от пыли минной. Разрыв — и умирает друг. И значит — смерть проходит мимо. Сейчас настанет мой черед. За мной одним идет охота. Будь проклят сорок первый год И вмерзшая в снега пехота. Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв — и лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо. Но мы уже не в силах ждать. И нас ведет через траншеи окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи. Бой был короткий. А потом глушили водку ледяную и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую.

1942

Западный фронт

Евгений Долматовский Раненые

Взошла рассветная звезда, И время к солнцу ближе. Увижу или никогда Я солнца не увижу? Товарищ раненый, не спи, Дышу я еле-еле. Торжественный рассвет в степи Играет на свирели. Прохлада трогает лицо, Звезда над нами вьется, Как парашютное кольцо Вытягивая солнце. Как вытянет — начнется бой, Кипенье дикой силы… И, может, только нам с тобой Уже не встать с носилок. А все же наша жизнь была, Скажу я перед гробом, Частицей раннего тепла, А не ночным ознобом. Отбросив наступленье тьмы, Испытаны бедою, Еще не солнцем были мы, Но утренней звездою.

1942

Сталинградский фронт

Михаил Дудин Соловьи

О мертвецах поговорим потом. Смерть на войне обычна и сурова. И все-таки мы воздух ловим ртом При гибели товарищей. Ни слова Не говорим. Не поднимая глаз, В сырой земле выкапываем яму. Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас Остался только пепел, да упрямо Обветренные скулы сведены. Трехсотпятидесятый день войны. Еще рассвет на листьях не дрожал И для острастки били пулеметы… Вот это место. Здесь он умирал, Товарищ мой из пулеметной роты. Тут бесполезно было звать врачей, Не дотянул бы он и до рассвета. Он не нуждался в помощи ничьей. Он умирал. И, понимая это, Смотрел на нас, и молча ждал конца, И как-то улыбался неумело. Загар сначала отошел с лица, Потом оно, темнея, каменело. Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней. Запри все чувства сразу на защелку. Вот тут и появился соловей, Несмело и томительно защелкал, Потом сильней, входя в горячий пыл, Как будто настежь вырвавшись из плена, Как будто сразу обо всем забыл, Высвистывая тонкие колена. Мир раскрывался. Набухал росой. Как будто бы еще едва означась, Здесь, рядом с нами, возникал другой В каком-то новом сочетанье качеств. Как время, по траншеям тек песок. К воде тянулись корни у обрыва, И ландыш, приподнявшись на носок, Заглядывал в воронку от разрыва. Еще минута. Задымит сирень Клубами фиолетового дыма. Она пришла обескуражить день. Она везде. Она непроходима. Еще мгновенье. Перекосит рот От сердце раздирающего крика, — Но успокойся, посмотри: цветет, Цветет на минном поле земляника. Лесная яблонь осыпает цвет, Пропитан воздух ландышем и мятой… А соловей свистит. Ему в ответ Еще — второй, еще — четвертый, пятый. Звенят стрижи. Малиновки поют. И где-то возле, где-то рядом, рядом Раскидан настороженный уют Тяжелым громыхающим снарядом. А мир гремит на сотни верст окрест, Как будто смерти не бывало места, Шумит неумолкающий оркестр, И нет преград для этого оркестра. Весь этот лес листом и корнем каждым, Ни капли не сочувствуя беде, С невероятной, яростною жаждой Тянулся к солнцу, к жизни и к воде. Да, это жизнь. Ее живые звенья, Ее крутой бурлящий водоем. Мы, кажется, забыли на мгновенье О друге умирающем своем. Горячий луч последнего рассвета Едва коснулся острого лица. Он умирал. И, понимая это, Смотрел на нас и молча ждал конца. Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле, Когда он, руки разбросав свои, Сказал: «Ребята, напишите Поле: У нас сегодня пели соловьи». И сразу канул в омут тишины Трехсотпятидесятый день войны. Он не дожил, не долюбил, не допил, Не доучился, книг не дочитал. Я был с ним рядом. Я в одном окопе, Как он о Поле, о тебе мечтал. И, может быть, в песке, в размытой глине, Захлебываясь в собственной крови, Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине: У нас сегодня пели соловьи». И полетит письмо из этих мест Туда, в Москву, на Зубовский проезд. Пусть даже так! Потом просохнут слезы, И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем У той поджигородовской березы Ты всмотришься в зеленый водоем. Пусть даже так. Потом родятся дети Для подвигов, для песен, для любви. Пусть их разбудят рано на рассвете Томительные наши соловьи. Пусть им навстречу солнце зноем брызнет И облака потянутся гуртом. Я славлю смерть во имя нашей жизни. О мертвецах поговорим потом.

1942

Ленфронт

Владислав Занадворов Война

Владислав Занадворов (род. в 1914 г.) погиб под Сталинградом в ноябре 1942 г.

Ты не знаешь, мой сын, что такое война! Это вовсе не дымное поле сраженья, Это даже не смерть и отвага. Она В каждой капле находит свое выраженье. Это изо дня в день лишь блиндажный песок Да слепящие вспышки ночного обстрела; Это боль головная, что ломит висок; Это юность моя, что в окопах истлела; Это грязных, разбитых дорог колеи; Бесприютные звезды окопных ночевок; Это — кровью омытые письма мои, Что написаны криво на ложе винтовок; Это жизни короткий последний рассвет Над изрытой землей. И лишь как завершенье — Под разрывы снарядов, при вспышках ракет — Беззаветная гибель на поле сраженья.

1942

Владимир Зотов Смерть солдата

Бывает так — еще не бой, Передний край еще спокоен, А, срезан пулею слепой, Упал на дно окопа воин. Застыл солдат недвижно прям В покое нерушимо прочном, И руки вытянул по швам Он перед отпуском бессрочным. Никто ему в последний раз По-русски тело не омоет. Лишь веки потускневших глаз, Тоскуя, друг ему закроет. И место мертвому найдут Угрюмого успокоенья, Привал последний и приют В забытом ходе сообщенья. Могила тесная узка. Ее, отмеря в рост длиною И в глубь на полтора штыка, Саперы выдолбят киркою. На вековечный отдых свой Солдат ложится безоружный. Его винтовку взял другой, — Оружие для мщенья нужно! Покойному отдать поклон Сберутся фронтовые братья. Простые, строгие, как он, Простятся, слез мужских не тратя. Стоят вокруг они, скорбя, Стоят в молчании суровом. Горюет каждый про себя, Не облегчая горя словом.