Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Мы же будем говорить о книге в связи с судьбой Кереса. В начале ее Ботвинник говорит, что задачей книги является стремление информировать о том, что происходило в шахматной жизни. Первоначальные названия («Только правда», «Пишу правду») свидетельствовали о заявке автора, далеко не во всем выполненной. Сразу появляется слово враги: они обвиняют Ботвинника в том, что он сводит с ними счеты, он сведение счетов отрицает, хотя наличие врагов признает: «Да, враги у меня были; слава богу, есть недруги и сейчас, но сводить счеты — не в моих правилах». Шахматная федерация, по словам Ботвинника, дала отрицательный отзыв на книгу. Но «Прослышал о воспоминаниях (совершенно случайно! — ПР) секретарь ЦК ВЛКСМ Б. Н. Пастухов<…>Месяца через два звонит <…> — Ночью прочел залпом, все в порядке. Будем публиковать» (Бот346). И книга была напечатана, несмотря на противодействие шахматной федерации, по решению бюро ЦК ВЛКСМ, т. е. по повелению свыше. Первая обстоятельная рецензия на книгу — статья В. Васильева «Парадокс о Ботвиннике». Ботвинник упоминает о ней и добавляет: «Но лучше было бы, если бы она не появлялась» (347). В сборнике «Аналитические и критические работы» Ботвинник отвечает Васильеву. Из ответа видно, что Васильев расхваливает Ботвинника, который даже отмечает «неумеренность похвал в мой адрес как шахматиста». Но Ботвинник решительно не согласен с частью рецензии, где речь идет о книге «К достижению цели»: «Основная идея рецензии состоит в том, что в книге отражена жизненная борьба, лицо Ботвинника, что автор субъективно честен, но объективно не вполне прав… По мнению Васильева, в этом виноват характер Ботвинника — жесткий, резкий, недоверчивый, нетерпимый, ничего и никому не прощающий, угловатый, педантичный, пристрастный, колкий, лишенный гибкости; Ботвинник не меняет решений, не всегда избирает за жизненной доской сильные продолжения… Вот из-за этого книга кое-кого обидела! Словом, в книге отражен сам Ботвиник, но в остальном… В этом и состоит парадокс, открытый Васильевым. Рецензент и выступил как адвокат ''обиженных''!» Ботвинник решительно не согласен с Васильевым. Он утверждает, что никакого парадокса нет: он выдуман Васильевым. Что же есть? «Мне пришлось в жизни бороться, но не из-за своего характера, хотя без него я и не смог бы бороться. Почему же так сложилась жизнь? В жизни мне повезло. Как правило, мои личные интересы совпадают с интересами общественными — в этом, вероятно, и заключается подлинное счастье. И я не был одинок — в борьбе за общественные интересы у меня была поддержка. Но не всем, с кем я общался, так же повезло, как и мне. У некоторых личные интересы расходились с общественными, и эти люди мешали мне действовать. Тогда и возникали конфликты. Все очень просто». Ботвинник останавливается на истории, которую приводит Васильев в доказательство своего мнения: в 1952 году четыре участника сборной СССР потребовали исключения Ботвинника из сборной; «в действительности эти гроссмейстеры свои личные интересы поставили выше общественных. Неужели это не очевидно?» (85). Очень удобная позиция: все, что соответствует твоим интересам — это интересы общественные, все, что не соответствует — противоречит общественным. И в борьбе за частно-общественные, т. е. свои, интересы не зазорно опираться на поддержку высоких инстанций, включать в сферу своих интересов Булганина, Молотова, Жданова, даже Сталина (404, 415-17, 419 и др.). В несколько затушеванном виде это и на самом деле — жизненная позиция Ботвинника, в справедливость которой он, вероятно, искренне верил. Ботвинник вообще «имел обыкновение обращаться по разного рода вопросам» в ЦК КПСС. Он рассказывал, «как его вызвали в ЦК на собеседование и благодарили за усилия, направленные на борьбу за мир во всем мире» (Кор353). «На всякий случай иду в ЦК партии», — говаривал Ботвинник (419). В. Хенкин рассказывает о стипендии, получаемой чемпионом мира: все ведущие шахматисты получали такие стипендии (да и вообще все ведущие спортсмены: считалось, что профессионалов-спортсменов в СССР не существует, но…были стиипендиаты); величина стипендий зависела от успехов. Чемпион и экс-чемпионы получали побольше; простые гроссмейстеры — поменьше; на стипендию мог рассчитывать только тот, кто не получал никакой заработной паты от государства, целиком посвятил себя спорту; это постановление касалось всех, кроме Ботвинника; специальным постановлением Совета министров СССР ему разрешалось получать и государственную стипендию и заработную плату по месту работы. В 71 г, когда Ботвиннику исполнилось 60 лет, он написал заявление в Госкомспорт об отказе от стипендии, так как перестал играть в соревнованиях, перешел на пенсию. Даже напечатал это заявление. Вполне корректно. Но примерно через год, отвечая на вопрос Хенкина, сказал ему, что стипендию ему продолжают высылать (судя по всему, он не протестовал против этого- ПР) «Знаете, кем подписано распоряжение о ней?», — спрашивал Ботвинник у Хенкина. Тот не знал. «Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Оно висит у меня на стене над моим письменным столом в рамке», — чеканным голосом произнес Ботвинник… (Кор354). Это произошло где-то в первой половине 70- х гг., уже после XX съезда КПСС, доклада Хрущева о культе личности, событий в Венгрии, Чехословакии. Ботвинник продолжал сохранять верность памяти Сталина. В последовательности ему нельзя отказать. В своей книге он пишет: «В девять лет я стал читать газеты и стал убежденным коммунистом» (Бот360). Не без выгоды для себя. Таким и остался.

С удовольствием рассказывал Ботвинник о заведующем отдела кадров здравоохранения (он ведал тогда физкультурой) Б. Д. Петрове. Петров посоветовал ему: «Действуйте по Маяковскому… И рассказал, что однажды Маяковскому в бухгалтерии Госиздата отказали в выплате гонорара. Пришел он через несколько дней с палкой: ''Платите?'' — ''Нет''. Тогда выбил палкой окно (дело было зимой) и, уходя, посоветовал: ''Вычтите из гонорара''. Пришел с палкой еще через несколько дней. ''Пожалуйста, Владимир Владимирович, получите…'' Посмеялись мы, и совет Петрова я принял на вооружение» (419-20). Шутка. Но знаменательная. И действительно взятая «на вооружение». Когда на одном турнире ему попытались вручить вместо объявленного в деньгах приза старинные настольные часы, он решительно отказался и сказал главному судье, вспомнив рассказ Петрова о Маяковском: «Если будете вручать — при всех откажусь». Ботвиннику вообще нравились люди, умеющие, как и он, защищать свои интересы. Так с одобрением он говорит о Толуше, об его шутовстве: «Это была шутовская форма, за которой скрывался талантливый и неглупый человек» (421). Напомню, что Толуша, по словам Корчного, навязалитренером Кересу и что был он сотрудником ГБ.

Примерно в то же время, что и рецензия Васильева на книгу Ботвинника, появилась статья в газете британских коммунистов «Морнинг Стар», где советского гроссмейстера представляли как «лояльного коммуниста сталинского периода», но воспоминания хвалили. Ботвинник посылает рецензию Пастухову и получает указание: «Готовьте второе издание» (347). Умелая работа!

В краткой заметке о Кересе Ботвинник его хвалит, говорит о том, что «он был блестящим шахматистом <…> И человеческие его качества заслуживают уважения». Но указываются и «критические моменты: Паулю не хватало стойкости характера. Когда он испытывал давление большой силы, он просто-напросто играл ниже своих возможностей; видимо у него был и шахматный недостаток — Керес любил открытые начала. Он их чувствовал очень тонко. Современные же закрытые дебюты он, конечно, знал, но недолюбливал. Этим пользовались его партнеры. Иногда наше соперничество принимало излишне резкие формы, как это было в 1948 и 1959 годах. Увы, из песни слова не выкинешь! О наших неприятных стычках по молчаливому согласию мы в наших беседах никогда не вспоминали и впоследствии подружились» (35). О содержании стычек — ни слова. Но затронув вопрос о том, почему Керес не стал чемпионом мира, Ботвинник пишет: «Конечно, Паулю не повезло в его шахматной карьере. В другое время, вероятно, он стал бы чемпионом мира. А в 40 — 50-х годах нашего столетия с его поразительными результатами он мог завоевать первенство мира лишь потеснив с шахматного Олимпа автора этих строк. Справедливости ради добавим, что примерно в таком же положении оказались и Бронштейн, и Смыслов, и Таль» (35). Дескать, никто меня победить не мог; я — самый сильный. Без ложной скромности.

Автора книги о Кересе, В. Хеуйере, на которую я ссылаюсь, можно заподозрить в национальном пристрастии (оба эстонцы). Но свидетельства других советских шахматистов, Спасского, Корчного, Авербаха и прежде всего воспоминания самого Ботвинника свидетельствуют о том, что чемпионом мира последний стал (а Керес не стал) не без вмешательства инстанций совсем не шахматных, а меры при этом использовались далеко не самые нравственные. Можно добавить, что так происходило не только в данном случае, а заслуги Ботвинника и на самом деле были весьма велики.

Следующая ситуация непокорного властям шахматиста, на которой мы остановимся, связана с именами Б. Спасского и Роберта Фишера. Первый, став чемпионом мира в 69 году, должен был в 72 году играть матч с претендентом, американцем Робертом Фишером. К 15-ти годам тот демонстрировал феноменальные успехи. Он стал самым молодым гроссмейстером за всю историю шахмат. 8-кратный чемпион США, обладатель приза «Оскар», он вступал в борьбу с сильнейшими шахматистами мира и побеждал с поразительными результатами. В матчах с претендентами на звание чемпиона мира М. Таймановым и Б. Ларсеном он победил с разгромным счетом. Затем он в 71-м году в финальном матче претендентов победил экс-чемпиона мира Т. Петросяна (6,5–2.5). В Советском Союзе начальство забеспокоилось. Такого никогда не было после присвоения звания чемпиона мира Ботвиннику. Претенденты и чемпионы играли друг с другом, выигрывали или проигрывали, но все они были советскими. Угрозы потерять звание чемпиона не возникало. А здесь, после победы Фишера над Петросяном и выходом на матч со Спасским, она возникла — вполне реальная. Имя Фишера было у всех на устах, в том числе в Советском Союзе («этот шифер», — говорили о нем далеко не интеллигентные люди). Власти стали принимать меры, чтобы прекратить даже предположения о возможности его победы. Так, Отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС направляет 6 марта 72 г. справку в ЦК КПСС о подготовке матча между Б. Спасским и Р. Фишером. В справке идет речь о том, что Комитет по физической. культуре и спорту (Павлов) информировал отдел, что в некоторых органах печати появляются статьи, пессимистично оценивающие положение в шахматном спорте нашей страны, создающие нездоровую психологическую обстановку перед матчем Спасский — Фишер. Как пример, приводится статья гроссмейстера В. Смыслова «Час пик на шахматной доске», опубликованная в газете «Труд». Начинается специальное расследование, в ходе которого выяснилось, что Смыслов был не виноват, а пессимистические оценки внесены при редакционной правке без согласования с автором. Редколлегия получила замечание. На сотрудника, готовившего к печати статью Смыслова, наложили взыскание. Как показал дальнейший ход событий, сотрудник оказался прав. Пока же о пессимистических настроениях было доложено в ЦК, который среагировали редакторы всех центральных газет получили предписание «улучшить спортивную информацию в печати», т. е. не допускать подобных публикаций (Бох200).

А матч все приближался. Газеты, после нахлобучки ЦК, пестрели сообщениями: Фишер делает то…, Фишер поступает так … (и делает не то, и поступает не так), а наш Спасский играет в теннис… Спасский играет в теннис (т. е. спокоен, уверен в победе, занимается спортом, готовясь к матчу). А власти как раз спокойны не были и пытались сорвать матч. Фишер давал для этого основания, выдвигал какие-то новые требования. Спасский же, вызывая недовольство властей, хотел играть. И матч начался. Сразу же возникли новые причины для отказа от матча. Фишер проиграл первую партию и не явился на вторую. При таком счете (2–0) Спасский имел возможность демонстративно уехать, сохранив звание чемпиона, но он предпочел продолжать матч и проиграл его (12,5: 8, 5).

Совсем недавно, в конце января 06 г., ведущий радио «Свобода» Карэн Агамиров взял интервью у Спасского, возвращающегося из Эстонии, с международного шахматного форума, посвященного памяти Кереса. В Таллинне Спасский говорил, видимо, примерно то же. Он объяснял поражение в матче с Фишером тем, что, по его мнению, Фишер был в то время в шахматном плане сильнее; пик же игры самого Спасского относился к 65–70 году; важным являлся и психологический фактор: в 71 году его «нервная система рухнула», во второй половине матча он имел пять выигранных позиций и ни одной из них не сумел выиграть. О Фишере Спасский отзывался с большим уважением, говорил, что с ним играть всегда было интересно. Ведущий напомнил слушателям, что в 92 г. Спасский согласился играть матч с Фишером в Югославии, вступился за американского гроссмейстера, когда тому грозила тюрьма за нарушение запрета правительства США поездок в Югославию, готов был сесть с ним в одну камеру. «Закон есть закон, но случай Фишера — особый случай», — считает Спасский. Кстати, за полученный гонорар он купил восемь квартир для своих родных и друзей. Не очень-то корыстный поступок.

Следует обратить внимание на то, что говорит Спасский о причинах психологических, о том, что еще до начала матча рухнула его нервная система. Он не разъясняет своих слов, обстоятельств психологического срыва не затрагивает. Но полагает, что, если бы скандалов с Батуринским было бы на два-три меньше, он набрал бы больше очков. Батуринский — злой гений многих шахматистов международного класса, глава советских делегаций, высокопоставленный сотрудник ГБ. О нем подробно пишет в своих книгах гроссмейстер Виктор Корчной. Видимо, разногласия Спасского с начальством начались еще перед матчем, в связи с отказом сорвать его (возможно, были и другие причины, но названная мною явно среди них присутствовала). Тогда то и рухнула нервная система. Почти наверняка вызвало недовольство властей и желание Спасского продолжить матч после первых двух туров. Можно представить, какие скандалы устраивал Батуринский после такого решения, а затем при каждом проигрыше Спасского.

Отношения между Спасским и начальством к 70-м годам складывались вообще не лучшим образом. В предшествующий период будущий чемпион мира был еще относительно благонамеренным. Где-то в 60-е годы, забыв о венгерских событиях 56 г., он с пафосом говорил о том, что Венгрию с Россией всегда связывали тесные узы вечной дружбы. Вероятно, искренне. К 70-м Спасский, как и Корчной, прошел хорошую школу.От его наивности, видимо, мало что осталось. Он держался независимо, смел свое суждение иметь, об его поступках рассказывали легендарные истории, анекдоты. В интервью Агомиров напоминает о них: Спасского перед каким-то международным соревнованием на партийной комиссии (решение ее было необходимым для выдачи визы) спросили: кто первый секретарь московского обкома партии?; он ответил вопросом на вопрос, приведя комиссию в смущение: а кто шахматный чемпион Москвы? В другой раз спросили: какие вопросы обсуждались на XXУ съезде коммунистической партии? Ответ: те же, что и на XX1У. — Молодец, хорошо знаешь материал, — сказал будто бы председатель комиссии. Еще легенда: спросили, как Спасский повышает идейно политический уровень, а он попросил объяснить: что значит идейно-политический уровень. Еще одна легенда, о более серьезных предметах: Спасского попросили рассказать, что происходит в Италии (тогда много писали об итальянской мафии), а он стал рассказывать о Голландии; ему сказали, что он, видимо, не понял вопроса, Спасский возразил: в Италии я не был, а в Голландии был и привык делиться лишь собственными впечатлениями. — Вы что, газет не читаете? — воскликнул кто-то из членов комиссии. — Я журналист по профессии. Как мне не знать цену нашим газетам? К сожалению, чаще всего они врут. — А «Правда'»? — уже в полном негодовании. — «Правда» тем более, — отвечал Спасский. Отказался он подписать заявление, требующее освобождения Анджелы Девис и т. п. Ныне Девис никто не помнит (темнокожая, коммунистка, обвиняемая в убийстве белого, судьи, ее в конечном итоге оправдали), а в то время ее освобождения требовали все советские люди. Но самое крамольное, видимо, его заявление о том, почему Керес не стал чемпионом мира (о нем мы писали выше).

Вероятно, многие приведенные истории — легенды. Спасский сам говорит об этом в интервью Агомирову, хотя не опровергает рассказанного там, а кое-что добавляет.

Важно, что такие легенды связывались именно со Спасским. О Ботвиннике или Толуше подобного не слагалось. По словам Корчного, Спасскому, чемпиону мира, всё прощалось, но, когда он проиграл Фишеру, у него возникли серьезные трудности. «Особенно трудным стал для него 1975 год, когда сама его жизнь была в опасности: КГБ старался порвать его связь с француженкой, удержать Спасского от женитьбы, не выпустить из Советского Союза» (Кор117). Существенно и другое: при выдаче виз (а именно об этом идет речь в большинстве легенд о Спасском) было на самом деле много до крайности нелепого, доходящего до анекдота (я уже писал, что уезжающих на постоянное жительство в Израиль обсуждали на партийных собраниях, от них требовали общественных характеристик и пр.).

О причинах своего отъезда из СССР Спасский говорит в интервью так: он был хорошо обеспечен, свободен, но, когда вы живете в богатом доме и вдруг почувствуете, что в нем нечем дышать, вы даже голым можете выйти из этого дома и больше туда никогда не вернуться. Когда в 76 г. он оказался во Франции, «я почувствовал неизъяснимое счастье“: с деньгами было не легко, но можно ехать на любой турнир, общаться с людьми, не согласовывать каждый шаг с начальством. Деньги в тот момент особой роли не играли». Ныне Спасский — монархист. Он верит в восстановление в России монархии. Царь, по его мнению, не будет, возможно иметь административной власти, но нужен как знамя, имеет огромное цементирующее значение для народа; у Путина, по мнению Спасского, власть крайне велика, но нет никакой духовной власти. Ни занего, ни противСпасский ничего сказать не может. Сам он не порвал связей с Россией, бывает в ней, ведет журнал «Шахматная неделя». Надеется на провинцию, но считает, что разрыв между Москвой и страной очень велик и что он все более увеличивается.