Из племени кедра

Не впервые Илье прокладывать зимние нартницы. Под скрип лыж, под напев полозьев сочиняет он свои дорожные песни. Даже не песни, а думы и мысли, сказанные вслух, нараспев:

Э-эх, мороз, ты мой брат!.. Э-эх, снег, моя перина и сестра… А я – сын Оглата…

Не зря Илья называет себя сыном Оглата, самого длинного притока Югана, который гонит темно-коричневые воды средь сыпучего песка разрезанных холмов с шапками кедрача.

Где те деревья, которые слышали крик новорожденного Ильи? В его памяти остались лишь рассказы матери о том, как горел костер, как он, маленький человечек, лежал на мешочке с глухариным пухом. Первый крик, плач смешались с плеском воды Оглата, смешались с шепелявым говором тайги, звериными шорохами и криком филина. В ту ночь говорил отец матери Ильи: «Это ничего, девка. Хорошо… Наш сын родился не возле болота, а на берегу большого Оглата…»

Люди Югана всегда были в пути. В пути зачинали детей, в пути рожали. И смерть их настигала тоже в пути…

Отец назвал его Ильей. В честь могучего русского Ильи-богатыря и в честь того Ильи, который живет на небе, палит-пугает огнем из громадного ружья, а когда сердится, то сгребает тучи в обе руки, как щенят, дербалызгает их друг о друга, да так сшибает лбами, что у бедняг искры сыплются из глаз и падают на землю под страшный грохот вместе со слезами. Хотелось отцу, чтоб сын его вырос таким же могучим, как Илья на небе, как Илья из сказки-былины.

Десять лет исполнилось Илье, когда отец не вышел на зимнюю нартницу из урмана. Где и как схоронили его добрые духи, неизвестно. Прошли годы. Стал Илья охотником. Таким, как были его отец и мать. И когда Илья возвращался из урмана, его мать Эйга, проверяя добычу на ощупь, говорила: «Сын Оглата – большой охотник. А я, дочь Тыма, совсем старая… вместо глаз – пустые дупла, вместо сильных рук – гнилые веревки…»

Э-эх, мороз, ты мой брат!.. Э-эх, скоро мыс Оленя… Снег на чай переделаю…

Застыли хантыйские слова, застряли в снежных блестках. Нет дальше ходу быстророжденной и быстрозабываемой песне. Смолкла она. Остановился удивленный Илья. Уперлись его глаза в следы узких лыж, совсем недавно пересекших речку. Лыжня крутилась, уходила в густой березняк. Знал Илья, за белодеревьем лежит Шайтаново болото.

– Зачем узкие лыжи на Шайтанов мшаник бежали? – спрашивает себя охотник. – Заблудился человек…

Идти в тайгу на узких лыжах может только сумасшедший. Так считал Илья, изучая две ленты, пропаханные в глубоком снегу.

Оставив нарту и собаку, Илья налегке побежал на своих подволоках по чужой лыжне. Искать пришлось недолго. Только вышел на кромку болота – сразу увидел: вдали копошатся люди вокруг осевшего набок трактора. Другой трактор с двумя нагруженными санями стоял поодаль, в чахлом сосняке.

– Глаза они отморозили совсем! Кто их гнал в трясину? Э-э, помер трактор. Будет дух урмана пахать на нем Шайтаново болото… – ворчал Илья.

Удивительно ему, что в глухих таежных его владениях появились люди и тракторы. Удивлялся, но догадывался, зачем пришли они сюда. По деревням Югана еще прошлым летом прошел слух, что на устье реки буровая вышка под землю трубы толкала. Удачно промышляли буровики – маленько уголь попал, но нефть не нашли…

«Для чего нефть и уголь искать, если тайга такая большущая – на всю страну хватит дров», – думает Илья. Слышать-то слышал он о буровиках, но встречаться не приходилось. И не снилось ему, что сюда, в урман, придут люди с машинами. Теперь откочует соболь… Лось и медведь тоже убегут. Белка и бурундук – глупые зверьки, могут остаться жить здесь, привыкнут к грохоту вонючих машин и к человеческому крику… Много шума принесли в урман эти люди… Пятьдесят километров на солнопек и восемьдесят на солносядь – его тайга! Зверь и рыба, озера да реки – его. Сам председатель Сашка Гулов давал бумажку с печатью – за Ильей участок закреплял. Ту бумажку Илья искурил года два назад, когда потерял трубку. Но зачем справка, если в Улангае все знают, что левобережье Оглата принадлежит Илье. То, что этот громадный клин таежной земли и воды принадлежит ему, придало Илье хозяйскую уверенность. Захотелось прогнать незваных пришельцев. Подошел Илья на лыжах к буровикам не робко. Уверенным шагом подошел.

– Братцы, сам дух тайги на помощь объявился! Становись на встречный парад, – весело крикнул мужчина в зеленой, сильно промазученной телогрейке.

– Страствуйте, кеологи!.. – поздоровался Илья.

– Что-что? – опешил человек в зеленой телогрейке.

– Брось дурачиться, Федор, – одернул его мужчина в черном полушубке, угрюмо посматривая на парящую полынью вокруг полузатонувшего трактора. – Мы, брат, не геологи. Мы буровики… – пояснил он Илье.

– А сейчас временно болотные ванны принимаем. Говорят, в январе они целебные шибко, – не переставая улыбаться, добавил тот, кого звали Федором.

– Трактор тоставать нато… – оглядев беспомощную машину, решительно сказал Илья.

– Это мы и без тебя знаем!.. – послышалось сразу несколько голосов.

Мог Илья правильно произносить русские слова, но в тайге он считает себя остяком. Живет по обычаям кочевников: верит в духов, поклоняется деревянным идолам, которых вырезает сам по своему вкусу и наделяет волшебной силой собственного разумения. На промысле в тайге он дикарь: животные, деревья, реки – все им очеловечено. Когда Илья срубает сушину для нодьи, то разговаривает с ней, умоляет не сердиться, убеждает, что лучше сгореть и стать пеплом, золой, чем всю жизнь стонать и гнить на корню… Сжились в душе Ильи два человека: безграмотный ханты, темный человек, и русский парень, веселый певун-частушечник. Вот этот второй и подшучивает частенько над первым, поклоняющимся идолам. Получалось, что с буровиками разговаривал Илья-ханты, кочевник, не умеющий ни читать, ни писать. Природа Севера расколола на двучастье душевный склад Ильи.

– Трактор тоставать нато! – подражая Илье, повторил Федор. – Вот именно, Геннадий Яковлевич! А я что тебе говорил? Давай кружку спирта от простуды, и я сразу лезу цеплять трос…

– Мороз за сорок… Воспаление легких еще схватишь… – не решается дать команду начальник. – Потом возись с тобой…

– Мороз минус сорок, а у спирта девяносто шесть тепла. Калории!.. – балагурит Федор. – Тут чистая арифметика в нашу пользу.

– Справишься один?.. – наконец решается начальник, но смотрит на Федора недоверчиво.

– Добавляй еще на обтирание, промывание и дезинфекцию кишок… – начинает торговаться Федор и, обернувшись к охотнику, предлагает: – А ты, дух тайги, заклинания читай!

– Меня Илюшка Кучумов звать, – отвечает таежник.

– Ой-ай! Сам хан Кучум пожаловал! Так это ты ухлопал Ермака?.. – делает страшные глаза Федор.

– Зачем врешь, я Ермака не трогал.

– Откуда здесь взялся? – деловито осведомляется Федор.

– Там моя нарта, – показав в сторону Оглата, отвечает Илья. – Мороз. Промысел совсем кончал. Домой пошел в Улангай. Давай, буровик Гена, помогать буду немного. В болото полезу.

– Во-первых, Геннадий Яковлевич. Во-вторых, в болото надо лезть на целых два пупа выше головы. В-третьих, ты небось спиртяги захотел. В-четвертых, решил совершить подвиг, чтоб не забыли потомки… – частит балагур Федя.

– Зачем, Федя, плохо бормочешь? Не надо спирт. Пей сам, – обиделся Илья. – Бесплатно полезу. Вода в болоте теплая, совсем не вредно.

– Спасибо, Илья, – поблагодарил охотника Геннадий Яковлевич, – у нас Федору это дело привычное. За две зимы четвертый раз ныряет. Опыт есть, справится один.