Из шотландской поэзии XVI-XIX вв. (антология)

Джордж Мак-Индоу (1771–1848)

Сыр и виски (На мотив «Милашка, прости мне вранье»)

Мы с Вилли беспутным — хоть верь, хоть не верь! — Забыли про свары и драки: Друг друга мы потчуем виски теперь И сыром… И это не враки, не враки, Ей-Богу, приятель, не враки! Чаек да леденчик? Хорошенький пир Для пьяницы и забияки! Лишь виски лакаю, да трескаю сыр — Хоть режьте, а это не враки, не враки, Хоть режьте, а это не враки! Ужели пристало нагуливать жир, Иль жить голоднее собаки? Целебное виски, питательный сыр! Без них — околею, и это не враки, Ей-Богу, приятель, не враки! Да я бы в горящий ворвался трактир, Откуда сбежали гуляки — И допил их виски, дотрескал их сыр! Не веришь? А это не враки, не враки, Не веришь? А это не враки!

Форель (На мотив «Милашка, прости мне вранье»)

Нашел преогромную нынче форель — И сцапал братишка мой Джеми: Погибшую вынесло рыбу на мель… И Джеми хвалился добычей пред всеми, Хвалился добычей пред всеми. Близ нашего дома, чиста и светла, Речушка стремится сквозь ельник. Форель подле берега ночью спала — И камнем злодейски пришиб ее мельник, И камнем пришиб ее мельник! А мы, из добычи изъяв потроха, Форели провялиться дали, А после — сварили. Ох, вышла уха — Какой отродясь короли не едали, Клянусь: короли не едали! Такая форель — преотличный обед, А вкусный — хоть вылижи плошки! Мы все уписали. А хвост и хребет Желанной поживою стали для кошки, Желанной поживой для кошки. Хоть каждому чудилось: лопнет живот — Но мы это чудище съели! И дружно сказали: пускай, что ни год, Исправно в речушке плодятся форели, Плодятся такие форели!

Миллион картофелин {*}

В ноябрьский день, сквозь дождь и грязь, На кляче хроменькой трясясь К востоку, в Кумберно, Где жил помещик, алчный лэрд, Вез дань двухмесячную смерд: Он задолжал давно. Сидел помещик за столом, Вливал в утробу джин и ром. «Ба! Джонни, старина! Что слышно дома? Как дела? Кобылка все еще цела? А дети? А жена? А твой работник? Жив-здоров? И сколько ж у тебя коров? Каков у них приплод? А сколь овса, пшеницы, ржи, И сколь картофеля, скажи, Собрал ты в этот год?» «И, барин! — молвил Джон в ответ, — Куда там! Жита нет как нет; И не было телят! Худые, право, нонче дни — А плату все же знай, гони, Коль гнать ее велят!» И вынул Джон мошну. Была Мошна истрепана дотла — И сколь была худа! И деньги фермер отсчитал — А лэрд наполнил вновь бокал И кисло хмыкнул: «Н-да…» Мой Джон молчал, нахмурив лоб… А лэрд исправно деньги сгреб, Считая каждый грош. «Я пью твое здоровье, Джон! Уж не серчай: ты мне должон… Авось не пропадешь!» И Джону тоже дал стакан — А Джон обдумывал обман… Покуда правил путь, Лишь об одном гадал бедняк, Раскидывал мозгами: как Помещика надуть? И начал, в ход пуская лесть: «О, ваша милость, ваша честь! Имеется у вас Две сотни мер — запас неплох! — Отменных лондонских картох — Изряднейший запас! — Я б, ваша честь… — (И в голове Чесать зачал) — Я б меры с две Просил бы на посев!» — «Две меры? — лэрд сказал: — Шалишь!» А Джон ему: «Две меры лишь Прошу — вам не во гнев». «Две меры как-нибудь найду… Да оптом в летошнем году Я сбыл весь урожай: За меру — пол-гинеи… Что ж? По эдакой цене берешь? Бери, не обижай! — А в розницу торговлю мне Хоть по двойной вести цене — Заботы полон рот. Две меры там, три меры тут — А покупатели все прут! Ох, лень меня берет». И с видом праведника Джон Ответствовал, издавши стон: «Простите, виноват!» Казалось, нимб ему к лицу… Да только Джону-хитрецу И дьявол был не брат. «У вас ума палата, вишь! — (И Джон сложил в кармане шиш) — Храни вас, барин, Бог! Когда бы вас — да в короли, Богаче нашенской земли Никто б сыскать не смог! — Эх, ежели бы вас — на трон! Ведь вы умней, чем Соломон! Вы — светоч, вы — алмаз. Благословляю вашу мать!.. Богаты вы! Хотите стать Богаче во сто раз — Богатым, как библейский царь?» И Джон, преопытный рыбарь, Смекнул: «Теперь — молчок! Ведь барин жаден, что лосось: Полюбопытствует, авось, — Проглотит мой крючок!» И Джон тихонько сел на стул; А глупый лэрд и в ус не дул. И вот наживку лжи Забросил фермер: «Чепухи Прошу от вас… Хе-хе… Хи-хи…» — «Чего тебе? Скажи!» «Купил бы оптом, — начал Джон, — Я клубней ровно миллион: Хорош картофель ваш!» — «Как миллион? — и тут же лэрд Осекся: — Что ж… Я милосерд! А сколько денег дашь?» «Я чай, сто тысяч — это куль. Кулей с десяток не возьму ль?» — «Бери, но дай монет За дюжину!» А Джон спросил Перо, бумаги и чернил, И хмыкнул: «Спору нет! — Но, хоть ни барин мой не вор, Ни я не вор, — а договор Тут надо подписать: Цена уж больно велика! Весной сочтемся — а пока Приложимте печать!..» Сто двадцать миновало дней. Посеву срок. И Джон — бедней Былого! — тут как тут: «День добрый, сударь!» — «Здравствуй, брат! Четыре месяца подряд Мешки лежат и ждут!» «Я клубни счесть, увы, должон — Весь миллион! — ответил Джон. — Ой, барин, трудный счет! И я помощника беру: Пущай назавтра ввечеру Мой Тэм со мной придет. — Ей-ей, дорога недолга! Работник мой и ваш слуга Считать помогут нам. Часа в четыре — даже в три! — Поспеем, как ни посмотри! Что, барин, по рукам? — А я позвал бы вас в трактир, И угостил бы там — хоть пир И не был бы горой! Ведь помню про стакан вина, Что с вами выхлестал до дна Осеннею порой!» Помещик был весьма польщен, И руку Джону стиснул он, И хлопнул по плечу: «Не поспешай! Придешь опять В удобный день: тебя стеснять Ничем я не хочу». …Работник Тэм был харей схож С блином — гнуснейшая из рож! Ввалились мужики Нежданно к барину — с утра: Считать картохи, мол, пора, Опорожнять мешки! Прилежный счет ведя затем, Слуга помещичий и Тэм Намаялись весьма… Гласила не про них молва: «Ум — хорошо, а лучше — два» — Там не было ума. А Джон с помещиком в кабак Пошли, покинув бедолаг — Попить пошли, поесть… Вернулись. Барин изумлен: «Ужель еще не миллион?» — «Нет, сударь… Тысяч шесть». И лэрд на самом склоне дня Явился вновь, крестьян кляня: «Эй! Сколь же клубней здесь? Не миллион ли?» На вопрос Ответил Тэм, прочистив нос: «Подсчет окончен весь…» И, перебив, продолжил Джон: «Какой там, барин, миллион? Ведь я не идиот! Нет, натрясли из десяти Мешков — уж ты меня прости! — Лишь сорок тысяч… Вот! [3] — Ты, барин, лишку не серчай, — Не то огреем невзначай…» Помещик рявкнул: «Вон!» — «Потише, барин! Мне должон Ты неустойку!» — молвил Джон, Изобразив поклон. Судья, знаток подобных дел, Решив, что фермера хотел Нещадно лэрд надуть, Назначил штрафу — сто гиней! И Джон хихикнул: «Впредь умней, Любезный барин, будь!»

3

В четыре обыкновенных мешка входит около тысячи картофелин. — Прим. шотландского издателя.

Томас Каннингэм (1776–1834)

Стихи на кончину Бернса

Черна была, угрюма ночь — И ветер лютовал. Свергались молнии сквозь тьму, Хлестали в ребра скал. В ущелье горном грохотал Немолчный водопад, И буйствовал морской прибой У каменных громад. Сидел близ них, угрюм и тих, Взирая на валы, Простой поэт, еще ничьей Не ведавший хвалы. Он слушал, как полночный шторм Ярится и ревет; Как тяжко бухает волна, Врываясь в гулкий грот. Гремела ночь, ревела ночь, И вспыхивала высь; Но вдруг печальные слова Неслышно раздались: «— Горюй, Шотландия! Пришел Безблагодатный час. Рыдай, Шотландия! Певец Бессмертный твой угас. — Он так любил наедине В глуши бродить лесной, Внимая щебету пичуг, Ликующих весной! — Любил он хаживать в поля, С отрадой глядя, как Сияют летние лучи, Лелея хлебный злак! — А осенью, когда ссыпать В амбар пора зерно, Любил он молвить: сколько благ Природой нам дано! — Любил воспеть он свист ветров И туч тяжелый бег, Когда зима несла мороз И насылала снег. — Скорбите, славные певцы! Ваш дружеский союз Померк — ушел блестящий бард, Слуга людей и Муз. — Скорбите все, кто укротить Стремится произвол! Поэт-боец, поэт-герой Ушел — навек ушел. — Скорбите все, кто беднякам Торопится помочь: Добрейшею была душа — Да отлетела прочь. — И тщетно станет клеветник Скрипеть своим пером! Певцу — заслуженный венец, А подлецу — сором! — Живи, чудеснейший поэт, — Живи в своих стихах, Доколе весь юдольный мир Вернется в тлен и прах!» И смолк неслышимый глагол На диком берегу. А кто глаголал, и кому — Поведать не могу. Дамфриз, 15 августа 1797

Ричард Голл (1776–1801)

Сколь чудно, сколь тихо!

Сколь чудно, сколь тихо на раннем рассвете! Сколь робко выходит заря в небеса! И все представляется в розовом цвете, На всяческом злаке блистает роса… А сколь восхитительна юная Анна! Рассвет ее жизни — ужели бледней? Учтива, правдива, прекрасна, желанна Любимая дева! Расстанусь ли с ней? Плыви себе за море, витязь наживы! Поборник разбоя, вздымай паруса! Летучи все помыслы ваши, и лживы — Но вечны и верны любовь и краса! Торгуйте, лютуйте, искатели злата, Пытайте удачи средь бурных морей… Податься в купцы? Превратиться в пирата? Проститься с любимой? Да сдохну скорей!

Элегия на кончину Пышки Лиззи, трактирщицы

Она мертва! Не лжет молва!.. Ох, Смерть-старуху черта с два Проймут крепчайшие слова! Махнул Скелет Своей косой из удальства — И Лиззи нет. О Смерть, несмысленный Костяк! Тобою всяк влеком во мрак: Мудрец, дурак, богач, бедняк — Дворцов и хижин Ты гостья лютая, — и всяк Тобой обижен. Да будь тобой, скотина, взят Купчина иль аристократ — Бояться ль эдаких утрат, Таких потерь? Но Лиззи взять и ввергнуть в ад? О Смерть! О зверь! Столичные пропойцы вой И стон подъемлют хоровой: Осиротели мы впервой — О да, о да! О, плачьте, плачьте всей братвой: Пришла беда. Мы, сдвинув шапки набекрень, Перебродивший пить ячмень Ходили к Лиззи, что ни день: Хватало сил! Кому, скажите, выпить лень? — И каждый пил. Второй такой трактир едва ли Найдешь. На вывеске клевали Друг дружку, и нещадно драли Два петуха^{*}. Уютный был в укромном зале Притон греха! Бывало, достигаем цели — И шутит Лиззи: «Вновь! Ужели? Глядите: пудинги поспели, И битый час Уже томятся! Еле-еле Дождались вас!» И мы садились близ огня, Грошами скудными звеня… Была — поддержит пусть меня Всяк бедокур! — Копченых Лиззина стряпня Вкуснее кур! Никто не потчевал сытней, Чем Лиззи, нашенских парней! И лук в овсянке был у ней, И уйма перцу! Обилье пряностей — ей-ей, Всегда по сердцу! Мы наедались до отвала, Да все подчас казалось мало — И сколько ложек вновь стучало, И длился ужин! В таком трактире зазывала Навряд ли нужен! Уместна ль к ужину вода? С водой у нас была вражда! Зато дружили без вреда Мы с папским^{*} виски: Стакан-другой — и вновь айда Жевать сосиски! А уж востер был язычок У Лиззи!^{*} Всяк буян — молчок! Сдерзишь — подцепит на крючок, И снять не смогут! И слушать будешь, дурачок, Всеобщий гогот! Пустел бочонок или мех, Гремели говор, пенье, смех — И новых жаждало утех Младое племя! И мчало время без помех — Златое время… Вставала, наконец, Луна, Звала весь мир в объятья сна (И упырей звала она Из-под земли) — И мы, набравшись допьяна, Домой брели. Глаголет колокола медь: «Прости-прощай, питье и снедь!» Покойницу не отогреть… Нам жизнь — обуза, И безутешно будет впредь Пустое пузо! Молчу. Бессильны все слова. Расти, могильная трава! Покойся, Лиззи. Ты мертва. Зарыли гроб. Но я поцеловал сперва Беднягу в лоб… Прощайте, славные года! Худая нынче нам еда — Кутьи вкусите, господа, Из общей миски… И распрощайтесь навсегда С дешевым виски!^{*}

Послание к Роберту Бернсу

О Робин, взысканный сполна Судьбой и Музой! Пей до дна! О, помоги тебе жена Шутить и петь — И вдохнови тебя она Теперь и впредь! Да, Роберт Фергюссон умолк… (В кредит он жил, и пил он в долг — Но ведал в стихотворстве толк, И был мастак!) Уж лучше б умер целый полк Худых писак! Да, юного поэта жаль! В Шотландию пришла печаль. Но Муза наша навсегда ль Сомкнет уста? Цела шотландская скрижаль, И не пуста! Я верю: в рай ушел, не в ад Орфея избранный собрат: Грешил — да не был виноват! И наизусть Его твердят и стар и млад. Грешил? И пусть! И в день убогих похорон, Внимая общий вопль и стон, Вручил кудесник Аполлон Тебе свой дар! И слышат Бернсов лирный звон И млад и стар! И Муза, девица-краса, Тебе являла чудеса; Она вела тебя в леса, И там ты мог Услышать жизни голоса, О полубог! Подхватывают холм и дол Звенящим эхом твой глагол; Навеки славу ты обрел. О наш поэт, Ты — царь поэтов! Твой престол — Весь белый свет. Не брат, как вижу, Бернсу черт! Поэта чтят и смерд и лорд: Он безупречный взял аккорд, И трель чиста! Любой шотландец нынче горд — И неспроста. Как я люблю в июльский зной Читать, простершись под сосной! А томик твой всегда со мной — Истрепан, худ… Как восхищает глубиной Твой звучный труд! Здесь нет поэзии преград! Часы бегут, года летят… Звучат стихи на грустный лад — И хоть заплачь! А сменишь лад — я буду рад Пуститься вскачь! И прохиндеев, и шутов Ты плеткой отхлестать готов: А уж у плетки — семь хвостов! О, что за плеть! Ты всех мерзавцев и скотов Сумел огреть! Пусть неумелая хвала И недостойна, и мала — Но славить славные дела Певцу — к лицу! Иль Муза втуне отдала Свой дар певцу? Теперь, всесильный стихоплет, Прощай! Неудержимый ход Часов опять меня зовет — Увы и ах! И буди здрав за годом год — Врагам на страх!

На кончину Бернса (Послание к некоему другу)

Сколь дивна ты, шотландская свирель! О, сколько песен скрыто в тростнике!.. Трепещет упоительная трель, Звучат слова на звонком языке. Была свирель у Аллана в руке: Знаток природы и людских сердец, Он пел о всяком древе и цветке, Он пел, как Пэти мирно пас овец — И Мэгги обнимал, влюбленный сорванец! Бродить бы мне вблизи журчащих вод, Иль под ольхою нежась, птичий хор Внимать! Неспешен сельской жизни ход, Сокровища Природы тешат взор. Какой роскошный луговой простор, Как жаворонок нежит чуткий слух! Вседневные заботы наши — вздор. Беспечен, весел юноша-пастух: Здорова плоть, и в ней гнездится бодрый дух. О! Роберт Бернс, бессмертный менестрель, Был не любитель жизни городской! Его примером взял я — и досель Алкаю славы с жаром и тоской. Но кто же знал, что недалек такой Ужаснейший, непоправимый день — Что вечный к Бернсу близится покой? Страна! Одежды черные надень! Угас поэт, сошел под гробовую сень. Горюй, Шотландия… Но, впрочем, нет! Отри слезу, расправь скорее грудь: Поэт ушел. Да здравствует поэт! Я верю: есть меж нами кто-нибудь, Кому дано бестрепетно дохнуть В нетленную шотландскую свирель — И новый Бернс на тот же ступит путь, Что Роберт Бернс прокладывал досель… О Бальфур мой! Дерзай, преследуй ту же цель! Тебя природа вдохновит, мой друг; Ты нашу лиру посрамишь едва ль! Пускай рыдают нынче все вокруг — А ты уйми тоску, смири печаль, Прославь страну свою и вширь и вдаль! Чтоб гордым был по-прежнему народ, Чтоб души стали чище, чем хрусталь — Пускай вовек поэзия живет, О, пламенный творец и честный патриот!

На посещение домика, в коем родился прославленный Роберт Бернс. Писано осенью 1799 года

Обветренный, убогий дом!.. Но в нем великий наш поэт, Шотландский гений, в первый раз Открыл глаза, увидел свет! Кудесник Бернс! Впервые здесь К тебе наитие сошло; И получил ты свыше, бард, Непогрешимое стило. Слетает наземь желтый лист, Царит осенний хмурый дух. Но лавр, тебе врученный встарь Шотландской Музой — не пожух. Поэт гляделся в светлый Дун, В широкий ток журчащих вод, И пел: «Беднягу зришь ли ты, Что вдаль бредет и слезы льет?» [4] И у хрустальных этих волн Досель растет невдалеке Ольха — любили Роб и Джин Сидеть под ней, щека к щеке. В июльский зной среди холмов Бродил поэт, любивший тишь; А после пел на берегу Про маргаритку и про мышь. Бессмертен стих его литой! А сердце замерло в груди, И над могильною плитой Шумят осенние дожди… Ушел поэт, ушел навек В иной, непостижимый мир… Сама Природа слезы льет: «Шотландия, где твой Шекспир?»

4

Слегка измененная цитата из стихотворения Роберта Бернса «Жалоба». — Прим. переводчика.

Прощание с Айрширом

Край печальный, край счастливый, Незабвенный тихий край! Край печальный, край счастливый, Говорю тебе: прощай! Славный Дун в лучах заката Вдаль стремится — светел, тих… Подле струй твоих когда-то Сочинил я первый стих. О, прощай, приют влюбленных Средь густых плакучих ив! О, прощай, простор зеленых, Радостных лугов и нив! Други! В памяти храните Расставанья горький час. О, как больно резать нити, Что давно связали нас! Други! Не могу иначе — Ухожу… Скажу всерьез: Много ль толку в вашем плаче? Я не стою ваших слез. Край печальный, край счастливый, Незабвенный тихий край! Край печальный, край счастливый, Говорю тебе: прощай!

Томас Кэмпбелл (1777–1844)

Ода памяти Бернса (Писана в 1815-м)

Ты вознеслась, душа поэта — Чредой бессмертных песнопений Заоблачную полнить высь! Но днесь покинь обитель света И к нам спустись, крылатый гений, — И здесь на торжестве явись! Любые ссоры да раздоры, Как демоны от слов молитвы, От песен Бернса мчатся вон! Восславил он леса и горы, И восхвалил былые битвы, И пиршественных кубков звон! Любовь он пел — резвясь, играя: Смятение души и тела, Нежнейший, благодатный жар! Дитя утраченного Рая — Любовь! — о, как ты уцелела, Неотнятый небесный дар? А кто не помнит строк щемящих О милой — и умершей! — Мэри? Как пусто без нее в глуши Лесной, — как неприютно в чащах!.. Рыдайте, если вы не звери, У коих нет людской души! Он пылко утверждал, и гордо: «Никто не должен быть унижен Вовеки, молния и гром! Ужель сельчанин хуже лорда?» И благородной бедность хижин Казалась под его пером! Не у его ли колыбели Стояла невидимкой лира, — И заводила Муза речь О духах ливня иль метели, О голосах иного мира, И о героях древних сеч? Пространным Баннокбернским лугом^{*} Проходит юноша-оратай И шепчет Бернсовы слова, Взрывая почву тяжким плугом… Трудись! А будет нужно — ратуй! Честь предков доблестных жива! Изгой шотландский, на чужбине Творенья Бернсовы читая От Каледонии вдали, Не забывает и поныне О прелести родного края, О радостях родной земли. И даже в джунглях на привале Твердит его стихи служивый! Шотландский воин вспомнить рад, Как ливни дома бушевали, Как ветерок витал над нивой, Как низвергался водопад. Зовет Поэзию презренной, Шипит: «Зачем забава эта?» Философ-материалист. Но жизнь покрыта грязной пеной — И лишь старанием поэта Поток житейский станет чист. Сколь часто песни говорят нам: Священные родные стяги Пора вздымать — зовет война! И в сухопутном поле ратном, И средь морской соленой влаги Так песня храброму нужна! Вот над геройскою могилой Слова и залпы отзвучали, А дальше — недосуг и лень Скорбить… Но с вящей, вещей силой Поэт, исполненный печали, Восславит доблестную тень! Пал Эдвард^{*} мой, храбрейший воин! О Бернс! Не гневайся, не сетуй На то, что в песне о тебе Мой друг помянут! Он достоин Хвалы. В строфе, любовно спетой, Он жив наперекор судьбе! Великий Бернс! Равно ты дорог И селянину, и солдату, И мудрецу, и простаку — Лишь негодяю вечный ворог… Прими бессмертие, как плату За каждую свою строку! Ты жив, пока щебечет птица, Пока ручьи журчат по чащам, Пока гроза гремит в горах… И кто посмеет не склониться Перед надгробием, хранящим Бессмертного поэта прах?