Избегнув чар Сократа

И недоумевал.

«Ну, мила, да, глаза серовато-голубые с искринкой, кожа будто светится, ну, красотка, да. Но не настолько же… — ему вспоминался вчерашний вздрог. — Сколько, бишь, ей? Холостячка, не замужем. Следовательно…»

Наконец, повернули назад. Солнце стояло за спиной, готовое начать спуск за мятые складки предгорий. Справа тянулись обрывистые безлесые холмы, восходящие к скалистым вершинам горного массива Танну-Ола, слева, в степной долине, синели сквозь пойменные лозняки плоские изгибы мутноводого Хемчика. Было тихо, уже не жарко. Ее низкорослая выносливая лошадка и его вороной топотали рядышком по серой пыльной траве, покрывающей присклоновую равнину. При каждом шаге из короткой поросли брызгали трескучие краснокрылые кузнечики. Астра уже не отставала, как вначале, хотя в седле держалась с осторожностью и тою же «дощечкой». Короткие, по плечи, светлые волосы ее покачивались при каждом шаге коня.

Окаста безмолвствовал. Что-то не складывалось в четкий облик Астры Романцевой, не удавалось найти образ, слово, и он был раздражен.

Наскучив молчанием, она заговорила сама, с прежним вниманием удерживая равновесие.

— Это ваши стихи я читала в Лаборатории, Окаста Савельевич?

Он поморщился. Речь шла о стенной газете, зависевшейся в их коридоре, где среди рисунков и мелких, с копейку, фотографий, действительно, пестрели его начертанные вкривь и вкось колкие двустишия.

— Надеюсь, не понравились?

— Угадали, — она улыбнулась. — «А на старую ханжу мы наденем паранжу»… Это обидно.

Он усмехнулся.

— У вас проблемы с юмором.

— А вам нравится иметь врагов.

— Враго-ов? — дурашливо протянул он. — Богатая мысль! Сокровище! А вы боитесь врагов? А чего вообще вы боитесь?

— Вообще? — рассмеялась Астра.

Он прищурился.

— Что, слаб'o? — спросил небрежно и продолжал как бы между прочим. — В сущности, жизнь есть глубокая ирония во всем, вы не находите? Нас приводят сюда, не спросясь, и оставляют на произвол, ничего не обещая, а впереди у каждого — что? Во-от. А тогда зачем все это? Вы знаете? Нет? И все — нет. Но я… как живущий, я имею право знать, иначе все — бессмысленно, пусто, и смерть есть только смерть, как… вон тот камень есть только камень. Что? Вы согласны? Нет? Молчите?

В замешательстве она скользнула пальцами вверх по нестриженой лошадиной холке, дотянулась до сторожких изящных ушей и медленно опустила руку.

— Это так называемые «проклятые вопросы», — ответила она тихо. — Я не готова к такому разговору. Извините.

Окаста смешался. В груди расползалось едкое пятно.

— Виноват, — пробормотал уязвленно и пожал плечами, — как скажете. Размышляющие живут во тьме, неразмышляющие — в слепоте, вот и вся разница. Одно утешение, что через тысячу лет от нас не останется даже праха.

Лошадки старательно пылили вдоль ровного поката, впереди них путано и несуразно мельтешили длинные тени их ног.

«Блистать, блистательно, не для меня красы твоей блистанье» — просклонял он и крепко протер ладонями шею, лицо, царапая кожу мозолями, снимая напряжение на лбу и между бровями, потом жестко проерошил пальцами отросшие волосы (каждую весну он обривался наголо и выезжал в поле).

И внезапно устал. «Обыкновенная, от папы с мамой. Показалось».

Проехал еще сколько-то и вдруг сорвался неожиданно для самого себя.

— И все-таки лучшие из женщин всегда все знали и ничего не боялись.

Она изумленно откинулась.

— Вы нас преувеличиваете.

— Я сказал — лучшие, блистательнейшие.

— Мне казалось, что знание — это мужчины.

— Хэ! — он махнул рукой, — чего ищет мужчина? Любви и смерти, а как любовь — та же смерть, то смерти и смерти. Мы простые, нас хоть в строй ставь. А кстати, вот вы, например, что вы ждете от мужчин?

— Силы и мудрости.

— Напрасно. Мужчины, если хотите знать, это растерявшиеся мальчишки. Им очень страшно.

И осекся.

Она мягко улыбнулась.

— Нам срочно нужен сборник анекдотов.

— Во-от! Знаете же. Веселье — последнее слово мудрости.

На другой день вместе с Серегой Вехов умчался на машине в Кызыл, оттуда вылетел в Красноярск, а когда вернулся, на базе никого не было, кроме Корниенко, техника Алевтины и радиста. Не прибыл и Кир Васин, а он-то надеялся после краткого обучения дать ему отряд. Людей не хватало. Дорожа погодой, Окаста ушел верхами вдвоем со своим рабочим, цепким стариком Тандыном, в малодоступный горный Хантер в северо-западном углу планшета. Там за две недели они облазали такие медвежьи углы, каких немного осталось даже на Саянах. По-возвращении он вновь разминулся с нею. Астра с помощью Эрсола, местного мальчишки-рабочего, проводила обследования южного склона хребта Танну-Ола.

Лишь в конце месяца они, наконец, встретились и дружески обнялись. Никто не обратил на это внимания, в геопартии было принято провожать и встречать с поцелуями. Но, посидев над сводными планшетами, Окаста наметил два новых маршрута с взаимным пересечением километрах в тридцати от лагеря; долгий семидневный, с двумя нелегкими перевалами — для себя, короткий, на четыре дня по горной долине с притоками назначил ей. С условием встречи на развилке.

— Необыкновенно, — посмотрела она.

Корниенко задрал брови и пошел по тропинке, попыхивая трубкой; он всю жизнь мотался по экспедициям и давно уже ничему не удивлялся.

Из лагеря Окаста вышел первым. Еще раньше он перевел к Астре старого Тандын-Оола, охотника-рыболова-конюха, и теперь с ним был Эрсол, неунывающий «новобранец», смуглый, с узкими глазами, с торчащими как у ежа, черными волосами, ожидавший осеннего призыва в армию.

Первый перевал они взяли к исходу третьих суток. Это было сложное место. Лет пять назад здесь отшумел лесной пожар, и с тех пор по всему склону лежали вповалку, по два-три друг над другом, обгоревшие деревья с черными сучьями, уже утонувшие в красновато-лиловых зарослях вероники. Под сапогами трещали черные, будто шелковистые, древесные угли, проходимость с лошадьми была ничтожной. Они так и заночевали без воды среди обугленных головешек. Зато наутро внизу их поджидало такая топь, что пришлось гатить настил, чтобы не увязнуть с лошадьми в зеленой тине. В условленную долину они «свалились» день в день, но на другом берегу.

Освежились, побрились. Вехов набрал цветов.

Ее отряд был на месте. За серой галечной отмелью виднелась палатка, паслись стреноженные кони, возле них на корточках сидел старый Тандын и осматривал копыта. В палатке головой к свету писала в тетрадке она сама.

Эрсол схватил ракетницу, направил дулом в небо.

— Пальнем?

— Я тебе пальну, — но зеленая вестница уже повисла между высокими склонами.

Всматриваясь в дрожащие сквозь поток валуны, кони вступили в ручей, пошли, внимательно выбирая дорогу. Веером расплывались хариусы и ленки.

Держа букет в правой руке, повод в левой, Окаста смотрел на Астру. Она улыбалась, глядя на него, на его лошадь, на ее ноги.

— Привет! — соскочил он на прибрежную гальку.

— С прибытием, — отозвалась она.

Тувинцы, радостно смеясь, хлопали друг друга по плечам.

После совместного угощения рабочие отправились ловить хариуса с дальнего утеса. Окаста и Астра остались вдвоем. Астра сидела на расстеленном брезенте, покусывая травинку. Окаста лежал возле. Было скверно. Опершись на локти, он смотрел на нее снизу и мучился. Прохваченные солнцем волосы ее светились на голубизне неба. Было скверно и непонятно — почему? Ей тоже было неловко, и она говорила о чем-то, говорила, говорила, просто так, «чтобы не создалась обстановка». Он сжал ее пальцы, поднес к губам. «Позови меня. Сама. Я тебе весь, весь отдамся». Со стеснением она отняла руку и вновь говорила, говорила. «Обстановка» не создалась. В душе начиналось потрескивание.