Избегнув чар Сократа

— У меня нет ключей к тебе, — рванулся он и ушел в палатку.

… «Они» налетели мгновенно и сокрушительно. Стиснув зубы, он лежал навзничь, а «они» крушили грудь, не оставляя никаких надежд.

…. Что Астра уже не соперница, Алевтина определила с первого взгляда. Переведенная из другого отдела с понижением за неуживчивость нрава, горячая, хозяйственная, очень способная, она ощущала себя слишком неуютно, чтобы не искать опоры на новом месте. Сейчас она уверенно раскинула сети.

Окаста пал сразу. Прихватил Алевтину и запас спиртного в свою палатку, и отключился.

Для Корниенко наступили черные дни. Экспедиция к приграничным участкам, целый караван, в который входили Астра и все рабочие, и который должен был возглавить Окаста, был уже готов, разрешение у пограничников получено, и вот бесценные погожие деньки уходили один за другим, и все рушилось грех сказать из-за чего!

И тогда, сообразуясь с обстоятельствами, главный геолог расписал Алевтине и радисту подробные руководства и отправился сам.

Окаста пил. Пил с утра, натощак, худел, чернел, становился страшен. Уже представлялось ему, что он тигр, гибкий и сильный, что идет по рельсам, и все стаскивает и стаскивает с них свой тяжелый полосатый хвост. Обыкновенная водка уже не брала, он мешал ее со спиртом. По небритым щекам от глаз к подбородку прочертились две изломанные черные морщины, со своей стрижкой он стал похож на уголовника. Подруга боязливо прислуживала ему, но все чаще уходила к себе. Стояла тяжелая позднеиюльская духота с яркими ночными грозами, артиллерийским громом и блеском. Такой же почти военный грохот не утихал и днем при полном солнечном сиянии. Окаста пил уже чистый спирт, он шел к своей точке. Новый бред разрастался в сознании, доисторическая память о краже заветных бирюзовых пластин из родового тайника. И страх, страх, иглы страха. И огни, огни погони сквозь частое черно-зеленое, и новый страх, ножевой, обливной, страх-глодание, страх-сквозняк по коже… И сбег, побег, бессильный бег сквозь гиблую черно-зеленую оплетающую траву.

Был светлый день, когда Окаста пришел в себя. Он лежал на боку, неудобно подломив руку. Вокруг валялись окурки, бутылки, грязный бумажный мусор. Тело ныло как от побоев. Он выбрался наружу. Перед глазами поплыли деревья, горы. После обжигающего ледяного мытья в ручье с солдатским тщанием он собрал и закопал обрывки и осколки, весь хлам внутри и снаружи, выбросил вон алевтинины шмотки.

— Чтобы тебя здесь больше не было, — и переставил палатку на свежее место.

Она обмерла. С пылающим лицом убежала в чащу, плакала, обнимала, целовала шершавые древесные стволы.

К вечеру другого дня в воздух взлетела зеленая ракета. Это вернулся караван, а с ним и ровное многосложное спокойствие от присутствия милых людей, работы, мыслей. Все успокоилось, восстановилось, окрепло. Но вечерком попозже в просвете палатки появилась Алевтина. Она пришла с добром, а он нагрубил ей, и тогда услышал такое, от чего кубарем покатился к самому подножью хваленого своего спокойствия. А он-то уже считал себя неуязвимым! Наступившая ночь стала ночью поражения. Вновь очутился он под обломками вчера еще стройного мироощущения, вновь дохнуло серьезом, о котором в последние дни стало как-то забываться.

Жажда простой чистой истины стала нестерпимой.

— О, шут, я сойду с ума!

В лагере еще спали. В «лисьих» сумерках перепархивали птицы, и роса клонила гибкие травы, а он пропадал-погибал, ощущая в себе свершающееся «ничто»… Как вдруг увидел «это», простое и чистое. Двое, ручной коршун, принесенный птенцом, подросший среди палаток, и лобастый матерый шоферский кот бесшумно бились у остывшего кострища; нависая тяжелыми крыльями, коршун уверенно теснил кота, а тот с беззвучным шипом пятился на трех лапах и часто, и больно цапал противника веером кривых когтей.

«Это же природа, природа…» — Окаста ощутил себя вернувшимся.

После обеда Корниенко собрал собрание. За столом, на пеньках, на траве под кроной лиственницы, откуда то и дело падали мелкие желтые гусеницы, разместилась вся геопартия. Время было ленивое, послеобеденное, кто-то лежал, кто-то чинил одежду, кто-то возился с ремешками упряжи. Лишь Алевтина отчужденно посматривала на всех с краешка скамьи.

Первым говорил Вехов: о хороших результатах половины сезона, о деньгах, которые уже в сейфе, о вертолете, который заказали для недоступных участков высокогорья, — после чего полулег на траву, опершись локтями за спиной, разбросав ноги в тапочках, в полнейшем спокойствии.

У Корниенко были свои темы: сжатые сроки, надвигающиеся дожди, перекочевка на новое место для приема вертолета, нехватка людей.

— Еще бы один отряд, и мы спасены. Кто-то должен был подъехать, и нет его, нет и нет. Спасибо, Астра Романцева быстро освоилась и включилась в работу.

— Благодарю на добром слове, — рассмеялась она от неожиданности.

Обсудили приграничные исследования, добродушно поговорили о том, о сем и поднялись было расходиться, как вдруг слово взяла Алевтина. И запальчиво, путано, не выбирая слов, понесла горячку и вздор, причина которых была ясна каждому. Все томились, всем было неловко. Астра тихонько поднялась и ушла. «Умница, — закинув голову, проводил глазами Окаста, — не нужно тебе нашего…» Усмехнувшись на обвинение в самоуправстве и нарушении финансовой дисциплины, он ждал окончания, как вдруг прозвучали слова «об интимных встречах на маршруте».

Все замерли.

— А разве нет? — возразила она, с ужасом ощущая, что занеслась «не туда». — Разве не так? Уходят как будто в разные стороны, в разное время, а там встречаются, где поукромней.

— Молчать!! — Окаста страшный, косолапый, тучей надвигался на нее. Она встретила его темным немигающим взглядом, наткнувшись на который он отвернул в сторону и пошел прочь, загребая руками и бесчувственными неуклюжими ногами, медленно и странно, будто против течения; его и впрямь несло в потоке, сносило как в половодье, мимо кустов остережения, мимо последних запретов к чему-то немыслимому, грандиозному, безобразному.

— Серега! — заорал он в последний момент.

Шофера не было, за рулем, поглаживая кота, сидела Астра.

— Заводи!

Не мешкая, она ковырнула булавкой и мотор завелся. Кот мячиком соскочил на землю. К ним прыгнул Мишка-радист, хлопнула дверца и машина понеслась. Миновали лесок, ручей, выскочили в степную долину Хемчика.

— Скорее, скорее!

Ветер скорости рвался в кабине, шарахались по обе стороны придорожные кусты.

— Скорее, скорее…

Повороты словно выпрыгивали навстречу, и столбом вилась позади белая степная пыль.

Наконец, отпустило. Окаста откинулся на спинку кресла, перевел дух. Астра сбросила скорость. Машина побежала вдоль вспаханной, ничем не засеянной полосы, обилующей камнями и неразбитыми земляными комьями. Вечерело. Ближняя череда холмов стала синей, дальняя — светло-лиловой, за ними теснились воздушно-голубые цепи гор.

Астра скосила глаза.

— Чуть не взорвался, Окаста Савельич.

— Не говори… — он помотал головой.

— Возвращаемся?

— В поселок заскочим, раз такое дело. Верно, Миха?