Избегнув чар Сократа

«Все. Налетайте. Надоело».

«Они» не замедлили. Комком прокатились по надбровью, грубо повернули что-то в груди. «Страшно, страшно, — поддразнил он, — страшно, страшно». Острые волны окатили его колючим страхом. Напрягшись, Окаста принялся ловить этот страх на острие своего внимания. «Я вам не тварь… дрожащая…» Поднялся вихрь. Свирепея и набирая силу, он вмуровал в себя Окасту, но и тот словно окаменел. Жгучие пальцы еще рылись в сердце, его размазывали по стенке, но он уже чувствовал, что уцелел, что справляется. Главное, ловить «их» на прицел, плавить взглядом, вызывать этим «страшно, страшно».

Вот стало слабеть, редеть.

— Неужели? — он затаил дыхание, но тут огненный вал накрыл его с головой, сбил наземь, заставил извиваться и хвататься за траву, выть и стонать от жгучей боли в каждой жилке и клеточке, самый воздух, казалось, занялся болью. И вдруг словно молния прерывисто ударила вдоль тела, остро и ветвисто достала с головы до пят, подержалась и рассеялась.

Стало тихо. В полутьме обозначились своды палатки, шорох дождя.

«Расплатился», понял он.

Взмокшая рубашка холодила плечи. Он сел. Силы быстро прибывали, его покачивало, он чувствовал, будто взлетает, радостный, легчайший.

«Страшно, страшно», — проверил на пробу и рассмеялся. Страха не было.

К утру погода прояснилась. Окаста собрался, подвел коня к воде. Все вокруг было прежним… и иным. Оно существовало без него, Окасты, было равно ему. Подымаясь, вились туманы, спокойно лежало в углублении светлое озеро и со своего места участвовал во всем этом вросший во мхи вчерашний камень с его серым незаметным лицом.

Карта повела в обход горбатого кряжа, прорезанного белыми кварцевыми жилами, в узкую ложбину, превратившуюся вскоре в ущелье с безымянным потоком. Тянулись в небо островерхие скалы, с их склонов ссыпалась и вприпрыжку мчалась к подножью мелкая щебенка. Первозданность окружения была поразительна, не было, казалось, ни миллиардов лет, ни геологических катастроф, никогда не менялся лик Земли.

Поглядывая вокруг своим новым зрением, Окаста ехал один в отвесной, словно разломленной теснине. Что-то соединялось, высвечивалось в душе, творчество вершилось само по себе, стихи звучали, он невнятно проборматывал их себе под нос.

— Чирк, чирк!

Астра открыла глаза. Одна сторона палатки была освещена, по зеленому полотну, по нарисованным солнцем травам и соцветиям прыгала, почирикивая, маленькая тень.

— Чирк, чирк!

Астра подставила палец под стрелки лапок. Птичка не поняла и прыгнула еще разок.

Утро было теплое. Но снежная граница на дальних вершинах Танну-Ола приспустилась за ночь еще чуть ниже. Осень.

Оставляя след на седой траве, с полотенцем Астра пошла по-над ручьем к обрыву. На травах, на тонких веточках сверкала роса, капельки ее висели по нескольку в ряд, и от каждой, если покачать головой, летели в глаза пышные цветные лучи. Астра приостановилась. Неужели простая паутина? Узор ее был очерчен росой и переливался, сплетения были четки и безукоризненны, она была подвешена к молоденьким пихточкам двумя алмазными нитями, которые плавно и бережно поддерживали свою звезду в развернутом виде.

Миновав это совершенство, она подошла к рыхлому сползающему обрыву. В его тени лежала льдина, героически уцелевшая с самой зимы. Крепко припаянная одним боком к берегу, она выдавалась в воду почти к самой стремнине. Место открылось случайно, вчера вечером, после маршрута, когда она искала уголок для одной себя. Сбросив одежду, она прошлась босиком по зернистой поверхности, присыпанной семенам и хвоей, и соскользнула в поток, в грозный шум стремнины, с головой.

И не вздохнув, выскочила на берег.

— Завтракать! — донесся сквозь чащу веселый голос Эрсола.

— Завтракать, — рассмеялась она, растираясь.

…За длинным, врытым в землю столом из свежеобструганных жердей, таким же, как на старом лагере, сидели все, кто был в наличии. Удрученный Корниенко, Алевтина в свежей розовой блузке, Эрсол и Мишка-радист. Не было Кира с Серегой, угнавших с машиной на ночную рыбалку, не было старого Тандына, который, забыв обо всем, выхаживал раненого коня, приведенного Астрой из маршрута.

Но главное, отсутствовал Окаста. Седьмой день. Это зияло. Давным-давно следовало объявлять широкий поиск, вызывать спасателей с их летной техникой. «Но как, как? — билась забота в душе Корниенко, — разве Окаста из тех, кого спасают? Он явится хоть сейчас, в любую минуту! А штрафуют спасатели немилосердно, никаких денег не хватит. И когда только покроют Тыву мобильной связью! В Африке есть, а у нас… будь они все неладны!».

— Доброе утро! — Астра хлопнула в ладоши. — Я потеряла часы и не могу быть точной.

— Когда ты голову потеряешь? — в сердцах отозвался Корниенко.

— От кого тут терять? — отразила она, садясь на скамью лицом к долине.

Алевтина сочувственно усмехнулась.

Эрсол подал миску с молочной рисовой кашей, политой малиновым вареньем. Это Алевтина, хозяйственная душа, наварила по ведру малины, черники, смородины для всеобщего угощения.

— Спасибо, — осторожно улыбнулась ей Астра.

— На здоровье, — спокойно ответила та.

С высокой цокольной террасы открывался вид на речную долину. Кирпично-красный выветрелый песчаник, слагающий верхнюю часть противоположного склона, был отвесен и разрушен настолько, что напоминал увитыми зеленым плющом древние укрепления с башнями, хотелось даже посидеть там среди развалин, отыскивая краем глаза завалившийся золотой шлем… В следующее мгновение взор легко соскальзывал вниз по блекло-зеленым отлогостям до середины, к резкой обрывистой кайме вдоль всего склона. Это обнажались слои песка и гравия — косые, вперекрест, белые, рыжие, черные, из которых повсюду сочились ржавые струйки воды, питая темную болотную зелень у подножий. Еще ниже пологости сливались с днищем долины, по которой вилась синяя речка. Там и сям в травах поймы посверкивали серповидные старицы, потерянные руслом при давних половодьях. В старо-прежние времена здесь мыли золото, поэтому вдоль берега тянулись галечные, ничуть не заросшие серые грядки, а в светлом речном дне темнели ямы-омуты, над которыми серебристые ивы склоняли нежные ветви. Хотелось думать о грубых жадных старателях, о сильных страстях этих людей, чьи глаза видели тот же берег, те же закаты.

— Такое место может выбрать только художник, — легко повернулась она, и светлые волосы ее метнулись. — Как вам удалось, Андрей Николаевич?

— А! — крякнул Корниенко. — Посадка для вертолета открытая да площадка сухая, вот и все художества.

Он всыпал в кружку горсть голубики, размял ложкой, добавил сахар, чай и посмотрел на Астру.

— Завтра полетишь, если погода. Мы оплатили три летных дня в самые неприступные участки.

— Куда Макар телят не гонял, — с улыбочкой уточнил Мишка, принявший радиограмму нынче утром.

— Замечательно, — кивнула она.

Алевтина недовольно подняла голову.

— Не выношу вертолеты. От одного запаха голова кружится.

— Запаха? — встрепенулся Эрсол. Он спал и видел себя десантником. — Какой у них запах?

— Алюминиевый, какой же еще, — отмахнулась она.

Корниенко допил кружку, хлопнул ею по столу, после чего раскурил свою трубку, обдав сотрапезников облачком надоевшего всем «золотого руна», и грузно поднялся из-за стола.

— Отдыхай пока, — сказал Астре, — вечерком потолкуем.