Избранная проза
Шрифт:
Слышны голоса:
— Какую-нибудь геройскую, Геро!
— Какую-нибудь о казаках, о России!
Геро улыбается, польщенный успехом и вниманием, затем, откашлявшись, запевает:
Пишет письмо Сулейман-паша Падишаху в Стамбул-город: «Ты пришли, пришли мне, султан Азиз, Девять полков злых янычаров И еще столько же черных арапов, Черных арапов, свирепых черкесов Да с кривыми саблями турок-горцев, И тогдаПесня эта длинная, в ней много приключений. Прежде чем письмо дошло до Стамбула, пало девять коней, и еще девять коней, пока был получен ответ. Султан Азиз отказывает в помощи, потому что московцы со всех сторон грозят Турции. Он надеется на англичан и немцев, к которым отправил сановников просить о помощи против «московской силы».
Большинство слушает терпеливо, долго. И мужчины и женщины не отрывают глаз от певца, который растягивает гармонику, покачивается над ней, потом поднимает голову и смотрит вверх на синий небесный свод. Голос его становится еще протяжнее, глаза совсем зажмуриваются. Это знак, что он дошел до самого патетического места.
Публика просит еще. Она увлечена словами певца о могуществе России, эти слова западают ей прямо в сердце.
Слышатся голоса:
— Про повстанца Велко!
— Про казнь Васила Левского!
Певец ставит гармонику рядом с собой, шарит за поясом и, достав тонкий цветной платок, вытирает им потное лицо. Потом берет одну из лежащей перед ним кучи небольших книжек и показывает окружающей его толпе. Это, как он объясняет, «песенник», где собраны самые лучшие его песни.
— Тут есть песни для всех — для женщин, для мужчин, для девушек, для парней, для брошенных возлюбленных, для вдовцов, для разведенных, — от всех горестей помогают. Цена десять стотинок или два яйца.
Заманчивые книжки переходят в руки главным образом молодых женщин и девушек, которые смущенно кладут на стол темную медную монету или спасительные два яйца. Певец собирает их, несколько стесняясь и смутно сознавая, что искусством торговать не следует, но что иначе не получается.
Чтобы заглушить этот свой внутренний голос, он снова берет гармонику и запевает перед очарованными слушателями:
Годы суровые, Трудные годы! Рядом прошли вы Или по мне?Солнце клонилось к западу. Здесь и там некоторые приехавшие из более отдаленных сел уже запрягают лошадей. Торговцы дерут горло — у них еще остались непроданные товары. Мы тоже направляемся к нашей повозке.
И Тошо и я, мы оба очень довольны. То и дело толкаем друг друга локтями.
— Смотри, смотри!.. — тихо шепчем, чтобы не привлечь внимания. Иногда исчезаем в толпе, осматриваем наиболее интересные для нас вещи: говорящего попугая, белую мышку, которая вытаскивает «счастье», обезьяну Мики перед цирком «Балкан»…
Вдруг из ворот монастыря появились высокие хоругви, сопровождаемые группой монахов в полном облачении, с крестами в руках. Они пели молитвы
и махали кадилами.Тошо крикнул:
— Смотри, смотри!
— Молебен о дожде! — отозвалась бабка Мерджанка, глядя на хоругви.
Шествие прошло сквозь толпу, от нее отделились люди и пошли следом за процессией. Они шли, крестясь и глядя на безоблачное синее небо, щелкали языком и снова крестились.
Общее внимание привлекала внушительная фигура монаха, который шел впереди всех. Высокого роста, с длинной черной бородой и кудрявыми волосами, одетый в парчу, с большим золотым крестом в руке, он был похож на библейского пророка.
— Отец игумен, — с уважением сказала бабка Мерджанка. — Авось господь услышит его молитву, — она посмотрела на небо, — ведь вон какая сушь стоит…
Действительно, над полем висела тонкая пыль от высохших дорог и выжженного жнивья, через которую косые солнечные лучи проходили, как сквозь сито, и терялись вдалеке. Земля томилась от жажды, хлеба стояли низкорослые. С жатвой медлили, в надежде, что вот-вот пойдет дождь и зерно успеет налиться.
Шествие с хоругвями обогнуло площадь и вышло на полевой простор. Люди следили за ним, защищаясь от солнца ладонями, поглядывали на небо и недоверчиво качали головой.
— Молчит пророк Илья… — печально сказал кто-то. — Словно онемел…
— Как знать… может, запил… ведь свежее виноградное сусло поспело…
— Если будем надеяться на Илью-пророка, плохо нам придется… — сказал низенький человек, длинноволосый, с непокрытой головой.
Народ посмотрел на него с любопытством. Хотя все были согласны с ним, но его неверие вызвало усмешки.
— Именно так! — продолжал он убежденно. — Нельзя обманывать себя глупыми суевериями. Ведь наука…
— Ты знай свое дело, учитель, — прервал его пожилой человек в шароварах, с соломенной шляпой на голове, — бывают и чудеса… В позапрошлом году вот так же вышел поп молебен служить, и тут как хлынет ливень…
— Наука не признает таких вещей, — не сдавался человечек. — Отчего происходит засуха? Это выяснено. Где есть леса, там и дожди… А у нас — смотрите — ни деревца кругом…
Я и Тошо слушали спор и, безусловно, были на стороне длинноволосого человечка. Христоско молчал, видимо, стеснялся перед этими взрослыми людьми.
— Ты, учитель, прав, — сказал примирительно крестьянин в соломенной шляпе. — И я так же думаю, но… Темный народ! Ты теперь где? В Арапове?
— Нигде, — сокрушенно ответил учитель. — Уволили меня.
— Да ну? За что?
— Не пляшу под их дудку, вот за что…
Крестный ход удалялся в поле. Шествие следовало за поворотом дороги, шло вдоль нив и межей, потом спустилось в какую-то лощину и исчезло из глаз. Исчезли и отблески хоругвей.
«Неужели, — размышлял я своим детским умом, — игумен и монахи могут по своему желанию вызвать дождь, как доярка молоко из коровы?» И опять прокрадывается какая-то смутная мысль, а может быть…
— Ну, довольно болтовни, — строго сказала бабка Мерджанка. — Вечереет, пора в путь…
Мы с Тошо слушали разговоры окружающих, все время узнавая что-то новое, о чем мы никогда раньше не слыхали, поэтому старались насколько возможно замедлить отъезд.
Народу стало меньше, многие уже уехали. Но шум все возрастал. Продавцы кричали отчаянно, настойчиво, стараясь распродать оставшийся товар.
— Только пять левов! Вместо десяти! Кто купит, сбережет деньги!
Вот и наша повозка… Воронок мирно дожевывает сено, фыркает, переступает с ноги на ногу. Встряхивает головой, машет хвостом, с нетерпением ожидая, когда иноходью помчится по ровной дороге. Ведь это истинное удовольствие для каждой лошади.