Избранница. Рассказы.
Шрифт:
Входит сотрудник института нуль-транспортировки.
Сотрудник. Здравствуйте! Доктор Сорокин, вы меня вызывали? Врач. Да-да! Слушайте, товарищ дорогой, нельзя ли нам на выходе из кабины нуль-транспортировки временно установить коротковолновый излучатель? Сотрудник. В принципе можно. А зачем? Врач. Надо провести курс лечения больного Матюгова. Диагноз - изменение числа хромосом. Сотрудник. Ну, что ж, надо - так надо. Здоровье важнее всего. Я пошёл. (Уходит.) Врач. Григорий Антонович, Клавдия Степановна, не беспокойтесь! Хуже не будет уже, а вы-здоровление может и наступить. Я думаю, надо рискнуть, а?
Играет торжественная музыка. Все выходят из кабинета врача, выстраиваются перед центральной дверью. Подходит сотрудник.
Сотрудник. Излучатель настроен, доктор. Мощность - двадцать милливатт. Врач. Этого должно хватить... Все готовы? Григорий Антонович, вы готовы? Матюгов (вздыхает). Я ко всему готов. Жена. Мы ко всему готовы. Сотрудник. Одну минуту, товарищ Матюгов. Нам из посольства беспрерывно звонят. Вы уж не забудьте там трубы подлатать. Вам ведь всё равно, куда направляться, а там полезное дело сделаете. Матюгов (поднимает с пола чемоданчик, ключ, проволоку). Ладно уж, сделаю, чего там! Не звери же мы, не пингвины
Играет музыка, дверь закрывается, загорается надпись "ЗАНЯТО".
Врач. Я пошел за баночкой. (Уходит в кабинет.) Надпись "ЗАНЯТО" гаснет, загорается "СВОБОДНО".
Сотрудник. Да-а-а!.. Хватит ли мощности? Жена (всхлипывает). Что за наказание?
На двери кабины загорается надпись "ЗАНЯТО".
Жена. Он! (Бросается к двери.) Сотрудник. Осторожно, Клавдия Степановна, осторожно!
Надпись "ЗАНЯТО" гаснет. Из кабины выходит мужчина.
Жена. Не он!
Мужчина бежит к двери с двумя нулями, скрывается за дверью. Над кабиной нуль-транспортировки снова загорается надпись "ЗАНЯТО".
Жена. Он! (Бросается к двери.) Сотрудник. Осторожно, прошу вас, осторожно!
Из кабинета выходит врач с баночкой в руках.
Врач. Не появлялся ещё?
Открывается дверь кабины, появляется Матюгов. Он бледен, но спокоен.
Жена. Гриша! Матюгов (врачу). Давайте банку. (Берёт банку, направляется к туалету. В дверях сталкивается с мужчиной, выходящим оттуда.) Мужчина. Ну вот, это другое дело. Совсем другое дело. Уже прочистили. Могут ведь, если захотят. Это вам не двадцатый век! (Уходит.)
Матюгов скрывается в туалете. Врач. Любопытнейший случай, я вам скажу. Генетический парадокс. Сегодня же сажусь писать статью. Сотрудник. Интересно, хватило ли мощности? Жена. Только бы всё обошлось!
Появляется Матюгов с баночкой.
Матюгов. Вот, доктор. Ничего, что тут много? Врач (берёт банку). Ничего, ничего. Лишь бы не расплескать по дороге. (Идёт в кабинет, к приборам.) Жена. Гриша! Как ты себя чувствуешь? Посмотри на меня. Правда, я стала тебе немного ближе, а? Матюгов (думает). Вроде, немного ближе. Самую малость. Сотрудник. Товарищ Матюгов, вы залатали трубу на Сириусе? Матюгов. Залатал. Залатал и покрасил. Уж они, сердешные, рады! Сотрудник (пожимает Матюгову руку). Спасибо вам, товарищ Матюгов. От лица всей Галактики, спасибо!
Из кабинета раздается голос врача.
Врач. Никаких изменений. Наверное, мощности не хватило... Ну-ка, я это дело для контроля под мезонный микроскоп... Та-ак... так-так-так... Что такое? Тут сорок шесть, как и положено... А ну-ка, первый образец... Та-ак... так-так-так... И там сорок шесть! В чём же дело? (Пауза.) Ах ты, подлец! Ах ты, мерзавец! Ах, скотина неучёная!!! Ну, я тебе задам! (Появляется в кабинете с двумя баночками в руках.) Вы представляете? Оказывается, этот паршивец Васька вчера нагадил в экспресс-анализатор! Ну не мерзавец? Вот я и насчитал сорок две кошачьих хромосомы! Так что у вас, товарищ Матюгов, всё было и есть в полном порядке! Сотрудник. Ну вот, и на Сириусе, и на Земле полный порядок! Матюгов. Вот видите, доктор? Главное - во-время это дело чистить! Жена. Гриша! Мы опять вместе! (Бросается к Матюгову на шею.) Врач (поднимает над головой баночки с мочой). Ну, что ж, как говорится, на счастье! (Бросает баночки о пол.)
Занавес.
И работа закипела...
– Степаныч?
– раздался в трубке немузыкальный голос композитора Мухиной.
– Я по поводу твоей последней "Матросской". Степаныч, я не отходила от рояля всю ночь. Припев мы сделаем так: "Ла-ла-ла, трум-та-та, ля-ля-ля-я!" Хорошо? И ещё. Там во втором куплете слова "дружба морская крепка" заменим на "вместе идти до конца", а?
– М-м-м...
– Павел Степанович задумался.
– Рифма тогда захромает, Сонечка, и... м-м-м... чем тебе, собственно, не нравится "дружба морская..."?
– Ну, ты же знаешь прекрасно, что солист у "Разноцветных гитар" сильно картавит, а у тебя во втором куплете сплошные "р". И потом, кто и когда обращал внимание на строгую рифму в песне?
– М-м-м... "вместе идти до конца-а!" - пропел Павел Степанович.
– Бог с ним, давай так. У тебя всё? Пока, Сонечка! Он положил трубку и задумался. Все труднее и труднее даются ему стихи. Казалось бы - признанный поэт, член Союза... Вон книжек сколько накропал, песен сколько... А где оно, юношеское вдохновение? Халтурить стал, от себя не скроешь. Пылкие, звучные строки уступили место вымученным фразам, втиснутым в размер. "Уральские запевки", "Матросская", "Под сенью арок городских", "Родина", снова "Матросская"... Пустые стихи! Пора бы уж что-то большое написать. Для души. Память оставить... Но когда? Павел Степанович вздохнул. Столько заказов - и на песни, и в сборник, и в журналы... Тяжёлые думы одолевали поэта Саврасенкова. Не в силах больше сидеть в душной комнате, он выбежал на улицу. В воздухе носился немыслимый запах кленовых почек. Какой поэт не любит весну! Врал, врал кучерявый камер-юнкер, говоря, что более всего ему мила золотая осень. Не мог он весну не любить!
Гонимы вешними лучами, С окрестных гор уже снега Сбежали мутными ручьями На потоплённые луга...
Красиво, чёрт побери!.. Ну, Пушкин - это Пушкин. Тут и говорить нечего... Весна - пора шумная. Из нового комиссионного магазина неслась залихватская музыка. Признанный мастер советской песни Павел Степанович Саврасенков поморщился. Задорные хрипловатые голоса под оглушительный грохот барабанов стройно пели:
Весь мир обойду! У! У! У! У! Тебя я найду! У! У! У! У!
Знакомые слова... Ну конечно! Это же на его, Саврасенкова, стихи песня. Ну, Мухина даёт! Павел Степанович задумчиво поднялся по новым ступенькам в магазин. Меха! Хрусталь! Ковры!! Народу!!! Больше всего любопытных толпилось у радиоотдела. "Панасоник" - 1800 рублей, "Тошиба" - 1900 рублей, "Пионер" 2200 рублей. Саврасенков почесал в затылке. Вот это да! Откуда у людей столько денег? "У! У! У! У!" - ревело из динамика. Продавец, молодой здоровенный парень - кровь с
молоком, снисходительно объяснялся с невысоким плотным гражданином лет сорока пяти, с трудом удерживающим в руках мощный чемодан.– ...Паспорта на неё нету. Как я её приму без паспорта?
– Я её сам сделал, понимаете? Вот этими руками, - невысокий осторожно поставил чемодан на пол и поднял руки к самому носу продавца, - и инструкцию я не писал, понимаете? Там всё предельно просто. Включаешь тумблер "Сеть", набираешь форму, размер, тему, и она...
– Самодельные вещи мы вообще не имеем права принимать на комиссию. Сделай ты хоть...
– продавец не закончил, демонстративно повернулся спиной к прилавку и стал поправлять картонные ярлычки с бешеными ценами на импортную аппаратуру. Павел Степанович рассеянно смотрел на чемодан.
– Это что, усилитель?
– поэт коснулся чемодана носком ботинка. Знания его в области радиотехники были невелики. Хозяин чемодана покачал головой.
– Это электронный комплекс, содержащий процессорное устройство, блоки памяти, синтезатор речи и пульт управления. Одним словом, узкоцелевая микроЭВМ.
– А что у неё за цель, позвольте спросить?
– Она стихи сочиняет. По заказу. Включаешь тумблер "Сеть", набираешь форму, размер, тему... Саврасенков заволновался. Вообще-то он слышал, что машины уже могут писать стихи, сочинять музыку, рисовать... Но всё это были абстрактные слухи. "Где-то там, в Америке, сделали машину..." А машина-то, может быть, размером с этот магазин. А может быть, и вообще всё это враньё... Машина, сочиняющая стихи...
– Пойдёмте, - неожиданно для самого себя сказал поэт.
– Я тут живу недалеко. Посмотрим вашу машину. Если мне подойдёт, я куплю её. Конечно, по разумной цене. Через пятнадцать минут Павел Степанович и Валерий Николаевич (так звали невысокого изобретателя) сидели в саврасенковых креслах и пили кофе. На обеденном столе громоздилась машина.
– Синтезатор речи барахлит иногда. Надо подстраивать, - Валерий Николаевич отхлебнул кофе.
– Она ведь у меня сочиняет вслух. Буквопечатающее устройство я достать не смог...
– Клавиш, клавиш сколько! Тут без высшего образования не разобраться...
– Что вы! С ней и ребенок справится, - Валерий Николаевич поставил чашку на подлокотник кресла, вскочил и подошёл к своему детищу.
– Где у вас розетка? Он щелкнул выключателем, уверенно нажал несколько клавиш на верхней панели и снова уселся в кресло. Аппарат зашипел, и из его недр вдруг полился монотонный голос - ни мужской, ни женский:
Ой яя амых естных равил, Огда не в утку анемог, Он уажать себя аставил, И уше ыумать не ог...
– Буквы пропускает, зараза!
– Валерий Николаевич ловко снял заднюю крышку машины и что-то подкрутил.
– Это она тест прогоняет - "Евгения Онегина" чешет...
С больным сидеть и день, и ночь, Не отходя ни шагу прочь...
безо всякого выражения гнусавил аппарат.
– Вот так лучше, - изобретатель выключил машину, привинтил заднюю крышку, снова сел в кресло и принялся за кофе. Павел Степанович осторожно спросил: - Дорого просите за машину-то? Валерий Николаевич покачался в кресле.
– Пятьсот, - сказал он решительно.
– За такую вещь цена, согласитесь, небольшая.
– Пятьсот? М-м-м... Пятьсот... Вы покажите сперва, как с ней обращаться. Надеюсь, она не только "Онегина" может?
– Да всё что угодно, милейший! "Онегин" - это тест, проверочная программа, если угодно. В основном для коррекции синтезатора речи. Смотрите!
– Валерий Николаевич снова включил машину.
– Вот этот ряд формирует размер. На белых клавишах были наклеены бумажки с надписями: "Гекз.", "Амфибр.", "Ямб 5-ст.", "Белый"...
– Здесь набирается тема. На этих клавишах было написано: "Любовь", "Зима", "Космос", "Родина", "Музыка", "Берёзки"... Некоторые надписи были менее понятны: "Фольк.", "Альп.", "Комс.", "Фант.", "Некро.", "КСП"...
– Она и подражать может. Смотрите сюда! Нижний ряд, самый длинный, содержал следующие клавиши: "Маяк.", "Ахмат.", "Блок", "Евт.", "Тютч.", "Пушк. 1", "Пушк. 2", "Пушк. 3", "Кры.", "Сол." (Соллогуб? Или Солоухин?), "Возн.", "Гомер", "Лерм. 1", "Лерм. 2", "Выс." (Высоцкий?)... Много было фамилий. С понятным трепетом прочел Павел Степанович на одной из клавиш буквы "Савр."...
– Ну-с, заказывайте! Что будем сочинять? Павел Степанович растерялся.
– Пускай... Пускай... о любви. Под Лермонтова!
– Под Лермонтова, - Валерий Николаевич нажал клавишу, - о любви...Нажата другая клавиша.
– Прошу! Раздался знакомый шип, и машина грустно произнесла:
Да, были схватки родовые, Да, говорят, ещё какие...
– Машина несколько своеобразно понимает тему любви, - объяснил изобретатель, - арифметическое устройство выбирает тот или иной оттенок чисто стохастически... БМУ через КШЧ обращается к ПЗУ...
– Кашаче... А морскую тематику она может?
– Саврасенков вспомнил свои морские песни.
– Скажем, под... этого... под Крылова?
– Морскую, - нажата клавиша, - Крылов, - другая клавиша.
– Прошу. Машина заговорила:
Ш-ш-ш-ш... Однажды Фок, Бизань и Гроты Поспорили между собой о том, Какая мачта главная из них, Кто больше делает работы, Кто самый важный в управленье кораблём. "Я первая, я ближе всех к бушприту, Сказала мачта Фок, - не будь меня, Быть кораблю о риф разбиту". "На нас поболе парусов висит, Скрипели Гроты, Пусть далеко от нас бушприт, Зато полно у нас работы". На что Бизань им отвечала: "Я там, где руль, а руль Всей навигации начало"... Так люди многие подобны мачтам этим, Кичатся важностью оне. Но мы, читатель мой, заметим, Что в дело каждый
вносит вклад на божьем свете, Что каждый должен положить кирпич в стене, Иначе был бы наш корабль на дне.
"А что?
– подумал Саврасенков.
– В общем, вполне... Слегка подработать и..." Машина неожиданно снова подала голос:
Ш-ш-ш... Однажды Фок, Бизань и Гроты Задумали с поклажей воз везти, Да призадумались, А сыр во рту держали... Ш-ш-ш...
Валерий Николаевич удручённо развел руками: - Подбирает варианты! Эх, мне бы буквопечать...
– Теперь под Блока!
– потребовал Саврасенков. Он вошел во вкус.
– Под Блока. Прошу!