Избранное в двух томах. Том 2

концов, речь идет о той же задаче управления движением некоего предмета, движущегося в трехмерном пространстве. Вот и попробуем подойти к этому делу

как к обучению полетам.

Так или приблизительно так рассуждал я, стоя перед космическим тренажером.

Конечно, в этих рассуждениях присутствовали некоторые упрощающие проблему

кустарные допущения. Но в общем авиационный подход к делу как-то сразу

конкретизировал его — опустил если не с небес на землю, то, во всяком случае, из космоса в родную, привычную околоземную атмосферу. Стало яснее, с чего

начинать: собирать воедино многочисленные инструкции по эксплуатации

отдельных элементов оборудования, представить себе все мыслимые «особые

случаи», которые потребуют от космонавта вмешательства в работу тех или иных

систем корабля, разработать упражнения, имитирующие одновитковый полет

вокруг земного шара как в штат-

102

ном варианте (когда все хорошо), так и в «особых случаях» (когда что-то

отказало). И мы, несколько ободрившись, принялись в меру своих сил собирать, представлять и разрабатывать. .

Я тогда еще не успел отвыкнуть от летно-испытательной работы, которой

занимался большую часть своей сознательной жизни и нормы которой въелись

мне, как говорится, в плоть и в кровь (я и по сей день не чувствую, чтобы эти

«нормы» из меня окончательно выветрились). Немудрено, что, получив задание

участвовать в подготовке первых космонавтов, я вскоре поймал себя на том, что

примериваюсь ко всему, связанному с этим делом, как бы «для себя». Впрочем, иначе я, наверное, просто не умел. Столько лет такие дела, как размещение

оборудования, направление отклонений рычагов и тумблеров, порядок действий в

пресловутых «особых случаях» полета, само напряженное выискивание

подобных малоприятных случаев заранее, на земле, — все это так долго было

основным делом моей жизни, что подойти так же к работе человека в

космическом летательном аппарате (заметьте: конечно, космическом, но все же

летательном аппарате!) показалось довольно естественным.

Много лет спустя я познакомился в Центре подготовки космонавтов с

тренажерами, предназначенными для подготовки космонавтов к полетам на

кораблях серии «Союз», и с методиками этой подготовки. Оказалось, что их

общая схема в основных чертах представляет собой развитие схемы того, первого

тренажера (чему, впрочем, особенно удивляться не приходилось, поскольку делал

их тот же самый конструкторский коллектив, а печать индивидуальности авторов

лежит на результатах технического творчества не менее явно, чем на

произведениях искусства или литературы). Не претерпела принципиальных

изменений, хотя, конечно, сильно развилась и усовершенствовалась вслед за

усложнением самих космических кораблей, и методика тренировки космонавтов: та же имитация действий в полете, нормальном и усложненном какими-то

отказами техники.

Так что, в общем, подход к этому делу «от авиации» оказался вполне

жизнеспособным.

Впрочем, оно и неудивительно. Недаром говорят, что авиация — мать

космонавтики. Правда, предъявляет свои родительские права на космонавтику

также и

103

артиллерия, из недр которой вышло ракетное дело. И, наверное, не стоит с ней

спорить: в конце концов, каждому ребенку положено иметь двоих родителей. Но

во всем, что непосредственно связано с деятельностью человека в кабине

космического корабля, прямая связь между авиацией и космонавтикой очевидна.

Иногда в сознании людей эта связь претерпевает неожиданную инверсию, вроде той, которая проявилась в словах одной девицы при знакомстве с отцом ее

приятеля: «Ой, как вы похожи на своего сына!» Когда в шестьдесят первом году, через какие-нибудь две недели после полета Гагарина, летчик-испытатель Г. К.

Мосолов установил, поднявшись на 34 714 метров, мировой рекорд высоты

полета, в газетном репортаже написали, что его костюм «был похож на скафандр

космонавта». Позднее нечто подобное писалось и об авиационных тренажерах

(«Совсем как у космонавтов. .»). Словом, в вопросе, кто на кого похож, упомянутая инверсия проявлялась не раз. .

Но вернемся к событиям осени шестидесятого года.

Шестеро молодых людей в форме офицеров Военно-Воздушных Сил вошли в

комнату вслед за Е. А. Карповым.

Все шестеро — стройные, с хорошей спортивной осанкой (не зря в курсе их

подготовки большое место занимала физическая культура), среднего роста: первые космические корабли, в которых каждый килограмм стартового веса был

на счету, накладывали на комплекцию космонавта довольно жесткие

ограничения; это обстоятельство тоже в значительной мере определило состав

первой «шестерки». На правой стороне груди у каждого под значком военного

летчика третьего класса — значок инструктора парашютного спорта с подвеской, выгравированная на которой цифра свидетельствовала, что владелец значка

выполнил несколько десятков прыжков с самолета: 40, 50, 60.. Вскоре я узнал, что среди этих прыжков большая часть не простые, про которые говорят: вывалился, автомат раскрыл тебе парашют, спустился, ткнулся о землю, вот и

все, — а либо затяжные, с управлением своим телом в воздухе в свободном

падении, либо с приводнением, либо с дополнительным грузом; словом, 104

усложненные. Учил будущих космонавтов парашютному делу замечательный

человек, видный мастер парашютного спорта и, что в данном случае, пожалуй, еще важнее, большой психолог и педагог Николай Константинович Никитин, к

несчастью, вскоре погибший при выполнении экспериментального парашютного

прыжка. Когда я спросил его: «А для чего мальчикам нужна такая солидная

парашютная подготовка? Им ведь все эти штуки проделывать не придется: автомат их на катапульте из корабля выстрелит, другой автомат раскроет