Избранное в двух томах. Том 2

отряде первых космонавтов — стоило.. А дальше его жизнь пошла, что

называется, под откос. Откомандированный назад в строевую часть, он не

выдержал — стал прикладываться к бутылке и вскоре погиб, попав под поезд.

Сравнение же работы космонавта с работой летчика, правда с несколько

иных позиций, сделал снова, много лет спустя, другой космонавт — Георгий

Гречко. В беседе с писателем и журналистом Ярославом Головановым1 он сказал:

«А знаешь, если бы начинать

1 В этой книге я буду еще не раз ссылаться на собственные высказывания космонавтов, ученых, конструкторов, сделанные ими в беседах с писателями и журналистами Ю. Апенченко, Е. Велтистовым, Я. Головановым, В. Губаревым, Н. Маром, Г. Остроумовым, В. Песковым, А.

Покровским, А. Тарасовым и их коллегами. Ссылаться с глубокой признательностью, потому что

хотя сами эти высказывания по праву принадлежат их авторам — деятелям космонавтики, по

давно известно, что содержательный, глубокий, умный ответ получается чаще всего как реакция

на содержательный, глубокий, умно поставленный вопрос, 118

жизнь сначала, я бы не пошел в космонавты. Я бы пошел в летчики-испытатели.

Там летают каждый день, и для оценки человека есть самый главный критерий: дело». Так что на сей счет существуют разные точки зрения. И, наверное, имеют

на то право..

На личности космонавта как бы фокусировались все гражданские чувства, вызванные первыми в истории космическими полетами (кстати, и Гагарин, и

Титов, и другие космонавты не упускали случая во всеуслышание подчеркнуть

это обстоятельство и заявить, что считают его несправедливым).

Правда, в дальнейшем определенная трансформация воззрений общества на

космические полеты не могла не произойти в связи с тем, что полеты эти стали

исчисляться десятками — исчез эффект уникальности события. А силу этого

эффекта понимает каждый, понимали, кстати, и первые космонавты. Когда после

торжественной встречи Гагарина на Красной площади, во время приема в

Кремле, я сказал Титову: «Ну, Гера, теперь скоро мы увидим ваш портрет на

Историческом музее и послушаем ваше слово с Мавзолея»,— он ответил: «Что

вы, Марк Лазаревич. Такое два раза не повторяется».

Но в том, что касалось встречи его самого, космонавт-2 ошибся. Его

встречали почти так же радостно и торжественно, как Гагарина. Был и проезд в

открытой машине из Внукова в Москву, и огромный портрет на Историческом

музее, и митинг на Красной площади, и кремлевский прием — все было. А

главное, была соответствующая общественная атмосфера, была всеобщая

убежденность, что именно так и нужно встретить второго советского космонавта.

Мне кажется, что полет Титова как-то дополнительно осветил полет Гагарина —

утвердил его закономерность, неслучайность, в то же время почти не затронув

его уникальности!

Руководители подготовки первых космонавтов и все, кто принимал участие в

этом деле, понимали, какой удар славы ожидает их воспитанников. Может быть, не в полной мере (тут действительность, как говорится, превзошла все

ожидания), но понимали. По-

119

нимали и делали все от них зависящее, чтобы по мере возможности подготовить

своих слушателей к этому тяжкому испытанию. Так получилось, что кроме

спортивной, парашютной, теоретической и всех прочих видов подготовки

космонавтов пришлось им проходить еще и подготовку психологическую, причем направленную не столько на противодействие психическим нагрузкам в

самом космическом полете (в этом отношении стойкость ребят сомнений не

вызывала), сколько после него.

Свой собственный скромный вклад в это официально никак не

запланированное дело я пытался обосновать с позиций чисто профессиональных.

— Какой у вас налет? — спрашивал я у четырех из шести моих подопечных.

— Двести пятьдесят часов? Триста? Ну, так не говорите пока, что вы летчики.

Летчик начинается с шестисот, а то и с восьмисот часов. Не меньше. .

Конечно, говоря так, я несколько сгущал краски. Разные бывают

обстоятельства формирования летчика, разные требуются для этого и сроки. Во

время войны, особенно в ее начале, случалось, что на фронт попадали молодые

пилоты с налетом всего в несколько десятков часов. И ничего, вводились в строй, осваивались, доучивались в боевых вылетах... Правда, и потерь среди такой

зеленой летной молодежи было много, по шла война, погибали и умелые, и

опытные!.

Так что мои критические замечания по поводу летной квалификации

будущих космонавтов преследовали в основном воспитательные цели.

Тем не менее моим слушателям, по крайней мере некоторым из них, они, видимо, запомнились. Года через три Титов подарил мне фотографию, на которой

он был изображен за штурвалом в пилотской кабине самолета Ан-24, с надписью

следующего содержания: «Дорогой Марк Лазаревич! Честное слово, я только

мягко держался за штурвал. И никакой я не летчик.. »

— Ох, Гера! — сказал я, получив эту фотографию. — Вот уж не думал я, что

вы такой злопамятный человек.

— Почему же злопамятный? Наоборот, я с вашей оценкой полностью

согласен. Не был я настоящим летчиком, когда пришел в отряд. Но буду.

И эта фраза не осталась только фразой. Титов стал настоящим летчиком!

Военным летчиком первого клас-

120

са, причем не только «по приказу», но и по всем действующим на сей счет

нормативам: освоил полеты на сверхзвуковых истребителях, все виды их боевого

применения днем и ночью, полеты по приборам, «вслепую», включая заход на

посадку при минимально допустимой видимости и высоте облачности. Более

того, начал выполнять испытательные полеты и заработал звание летчика-испытателя третьего класса — квалификация, которая тоже просто так не