Избранное в двух томах. Том 2

рекорда, тоже оказали мощное давление: пиши, что Гагарин приземлился в

корабле! Но Борисенко — человек многоопытный — отказался категорически.

Понимал, чем это может потом обернуться. После долгих дебатов, с учетом уже

сказанного Гагариным на пресс-конференции (не дезавуировать же его!), сошлись на туманной формулировке: «приземлился вместе с кораблем». Понимай

это «вместе» как хочешь — то ли внутри корабля, то ли одновременно с ним.

А Гагарина эта история многому научила. Свою собственную — не

подсказанную — точку зрения он стал впредь отстаивать твердо. Если ему что-то

советовали — выслушивал, но следовал советам весьма избирательно.

Как-то раз по одному вопросу, так сказать, оценочного характера наши

позиции — Гагарина и моя — ра-

131

зошлись. И, невзирая на то что среди сторонников противоположной точки

зрения было несколько человек, признательность и уважение к которым он

никогда не переставал при каждом удобном случае подчеркивать, невзирая на

это, Гагарин счел нужным предпринять весьма энергичные шаги к тому, чтобы

планы, воспринимаемые им как нецелесообразные, не могли осуществиться.

Излишне говорить, что вся эта история меня не порадовала. Видеть в лице

Гагарина противника в споре было достаточно неприятно — не столько даже из

соображений деловых, сколько чисто эмоционально. Но при всем том я не мог

отнестись к его позиции без уважения: она отражала присущее ему чувство долга, перед лицом которого отступали личные симпатии и антипатии. Сейчас предмет

спора потерял свой смысл, забылся. Память же о присущей Гагарину твердей

линии — делать то, что, как ему представлялось, он обязан был делать, —

осталась.

Ну, а как же все-таки со славой Гагарина? Мне кажется, что нес он ее очень

легко. Нигде и ничем не афишировал. Более того, пользовался каждой

возможностью, чтобы сделать как бы шаг в тень в интересах более справедливого

воздаяния тем, кого считал в этом смысле более достойными.

Накануне своего полета, выступая на сборе стартовой команды и всех

участников пуска на площадке перед уже установленной ракетой, Гагарин заявил:

«Мы все делаем одно и то же дело, каждый на своем рабочем месте».

И твердо стоял на этой точке зрения в дальнейшем, уже неся на своих плечах

груз всемирной известности. Однажды прямо сказал в очередном интервью:

«Порой становится обидно, когда говорят о космонавтах, поют о космонавтах, сочиняют книги и стихи. Но ведь космонавт — это тот человек, который

завершает работу сотен и тысяч людей. Они создают космический корабль, топливо, готовят весь комплекс к полету. Придет время, и мы узнаем их имена. .»

(Не забудем: это говорилось тогда, когда даже С. П. Королев и М. В. Келдыш

именовались таинственно и безлично — Главным конструктором и Теоретиком

космонавтики. ) Так же вел он себя и по отношению к товарищам-космонавтам, выполнившим полеты после него.

132 Очень запомнилась мне телевизионная передача в августе шестьдесят

второго года, после одновременного полета А. Николаева и П. Поповича на

космических кораблях «Восток-3» и «Восток-4». На экранах телевизоров

появились сидящие за небольшим овальным столиком все четыре имевшихся к

тому времени в наличии советских космонавта: Гагарин, Титов, Николаев, Попович. В своем выступлении Гагарин усиленно напирал па то, что ему

«неудобно перед товарищами: я же сам всего один виток сделал, а они вон

сколько!». О том, что он был первым, разумеется, не напоминал. Несколько столь

же подчеркнуто скромных слов сказал и Титов. Им обоим явно хотелось, чтобы

этот день был не их праздником, а праздником их товарищей Андрияна

Николаева и Павла Поповича, только что вернувшихся из космических полетов, объективно говоря, действительно более сложных, чем предыдущие. И первые

космонавты мира всячески старались держаться в тени и делали все от них

зависящее, чтобы так оно и получилось.

Впоследствии сам Гагарин не раз замечал, что в его назначении сыграл свою

роль элемент случайности. Бессмысленно было бы сейчас, задним числом, дискутировать с этим высказыванием или гадать, чем оно было продиктовано: просто скромностью или действительным убеждением.

Но позднее приходилось слышать и даже читать, будто и задачи такой —

выбрать из шести одного (точнее, двух: Гагарина и Титова) — вообще не стояло.

Всем, мол, чуть ли не с самого начала было очевидно: только Гагарин — никто

другой!. В действительности у каждого из первой «шестерки» были свои

сильные стороны, свои собственные присущие только ему физиологические, психологические, интеллектуальные преимущества. В частности, некоторые из

нас, имевших прямое отношение к подготовке космонавтов, при обсуждении

кандидатур на первый полет называли Титова. Так что выбирать —

приходилось. .

И выбирать, если быть вполне точным и рассматривать всю историю

вопроса, даже не из шести, а из нескольких тысяч возможных претендентов.

Потому что именно с таким числом молодых летчиков пришлось на этапе

первичного отбора познакомиться авиационным врачам Е. А. Карпову, Н. Н.

Туровскому, В. И. Яздовскому и их коллегам, которым было пору-133

чено это дело. Постепенно, от этапа к этапу, большинство потенциальных

кандидатов отсеялось, и когда первый отряд космонавтов был сформирован, в

нем оказалось двадцать человек. Да и из этой двадцатки почти половина по

разным причинам в космос так и не слетала.

Так что отбор был! Был, следовательно, и выбор.. Конечно, первый

космонавт не мог не отдавать себе отчета в этом.

И в дальнейшем он всегда старался не выделять себя не только из шеренги

уже слетавших в космос и ставших всемирно известными своих коллег, но и из