Избранное в двух томах

Что такое площадка? Полное ее наименование — режим прямолинейного

горизонтального полета на установившейся скорости. Площадки встречаются в

испытательных полетах часто и, не научившись гонять их, работать летчиком-испытателем невозможно. Казалось бы, это самый простой из всех возможных

режимов: не петля, не вираж, не пикирование, а обыкновенный полет по прямой.

Но в действительности простота этого режима только кажущаяся. Все дело в том, что выполнять его нужно с исключительной точностью: самолет должен нестись

в небе, не шелохнувшись, не отклоняясь от прямолинейного курса, без малейших

колебаний высоты полета, без крена — должен буквально замереть, если только

это выражение применимо к многотонной массе металла, с огромной скоростью

перемещающейся в пространстве.

42

Во время площадка самолет постепенно разгоняется до установившейся

максимальной скорости. Разгон этот продолжается значительно дольше, чем

обычно думают: не менее пяти, а иногда, особенно вблизи потолка, восемь, десять, двенадцать и более минут. И каждая из этих минут наполнена большим

напряжением. Попробуйте прицелиться из винтовки в мишень и продержать, ни

на секунду не упуская, мушку под «яблочком» хотя бы в течение тридцати

секунд. А летчику-испытателю во время площадки приходится, образно говоря, прицеливаться из нескольких винтовок сразу: он должен следить одновременно и

за высотой, и за курсом, и за креном — словом, едва ли не за всеми элементами

полета.

Не мудрено, что соблазн поскорее закончить столь напряженный режим

весьма велик. И поддаться этому соблазну — одна из наиболее часто

встречающихся ошибок молодых летчиков-испытателей. А коварные соглядатаи

— спидограф, барограф и другие приборы, бесстрастно фиксирующие все, что

происходит с самолетом, запишут в этом случае, что площадка недодержана, постоянная скорость установиться не успела,

— Как же так? — вопрошает иной молодой летчик, сокрушенно взирая на

расшифрованные ленты самописцев. — Как же так? Вроде скорость

установилась, Стрелка больше не ползла, я ясно видел.

В этом месте обязательно кто-нибудь многоопытный из числа

присутствующих (ох как много лишних людей почему-то всегда присутствует, когда обнаруживается упущение молодого летчика!) ехидно указует перстом на

висящие на стене часы и ласковым, рассудительным голосом говорит:

— Эти стрелочки, если на глаз судить, тоже не ползут. Что же, значит, и

время «установилось»?

Да. Недаром опытные летчики привозят из полета такие барограммы, что

хоть под стеклом на стенку вешай: каждая площадка будто по линейке

прочерчена!

Летчик-испытатель может быть безукоризненно храбрым, исключительно

грамотным и неутомимо выносливым, но если ко всем этим обязательным

качеств вам не приложено еще и терпение, хороших барограмм от него не жди.

Да и не одних только хороших барограмм!

43

* * *

Сформировавшийся в моем юношеском сознании эталон достойного

представителя героической летно-испытательной профессии постепенно обрастал

прозаическими чертами. Осторожность, методичность, а теперь вот, оказывается, еще и терпение.

И самое удивительное — от подобной трансформации упомянутый светлый

облик не терял присущей ему романтичности. Больше чем когда-либо хотелось

стать настоящим летчиком-испытателем.

Но каков он, этот настоящий летчик-испытатель? Казалось бы, ответ на этот

вопрос легко было получить, применяя метод, так сказать, прямого наблюдения, благо в нашей святая святых — отделе летных испытаний ЦАГИ — был собран

едва ли не весь цвет этой профессии. Смотри на корифеев и учись!

Но действительность, увы, всегда сложнее схемы. Корифеи оказались.. очень

разными. Разными даже по внешнему виду. Так называемой атлетической

фигурой обладал только Громов; знаменитый Корзинщиков был невысок ростом

и щупловат; Рыбушкин отличался преждевременной тучностью, а голову

Кудрина — в полном противоречии с его фамилией — украшала уже в те годы

заметная лысина. Назовите мне произведение художественной литературы, в

котором фигурировал бы толстый или лысый летчик-испытатель!

Лица корифеев также не были отмечены печатью доблести, нечеловеческой

воли, отрешенности от всего земного или какой-нибудь иной, подходящей для

данного случая печатью. Это были обыкновенные лица обыкновенных людей, различной степени привлекательности и выразительности.

Да и не во внешности, разумеется, было дело. Важно было другое: внутренний облик летчика-испытателя, его подход к своей работе, приемы, которыми он кует себе удачу (мы уже понимали, что удачу надо ковать).

И в этом — самом важном — корифеи оказались еще более разными, чем по

внешности. Выбирать, «делать жизнь с кого», оказалось далеко не просто.

Имя одного из ведущих летчиков ЦАГИ, установившего несколько рекордов

в высотных полетах, не сходило с газетных полос и было хорошо известно иве

44

задолго до того, как я увидел этого человека собственными глазами.

Действительно, природные летные данные у него были отличные, и он почти

всегда летал очень хорошо.

К сожалению, почти.

По каким-то неуловимым причинам с этим летчиком периодически

случались казусы весьма рискованного характера. Так, один раз он, полетев на

большую высоту, забыл включить подачу кислорода. Естественно, что по мере

подъема его самочувствие стало резко ухудшаться, но он своевременно не придал

этому значения и, как и следовало ожидать, вскоре же потерял сознание. Все

находившиеся на аэродроме слышали пронзительный, похожий на звук сирены