Избранное. Компиляция. Книги 1-14

— Садись. Садись. Ты голоден?

— Очень голоден, дядя.

Снова неожиданная улыбка.

— Вот поэтому-то я и приготовил сегодня двух кроликов.

Паха Сапа не может не сощуриться, услышав это.

— Ты сказал, что не слышал, как я подошел.

— Я и не слышал, юный Черные Холмы. Просто я знал, что со мной сегодня будет кто-то еще. Ну, похоже, кролик уже готов. Там под вещами есть миска. Возьми нож и отрежь сколько хочешь. Весь кролик твой. А там в кувшине вода… В кувшине поменьше — мни вакен, и ты можешь угоститься, разве что ты не пьешь вообще.

Огненная вода. Виски вазичу. Паха Сапа никогда его не пробовал и, несмотря на любопытство, знает, что делать это сейчас не стоит.

— Спасибо, дядя.

Он жует горячее, дышащее жаром костра мясо кролика, его лицо и руки мигом покрываются жиром, и он отпивает несколько глотков холодной воды. Немного погодя он отирает рот и говорит:

— Я был на Медвежьей горке много раз, дядя, но я не знал, что тут есть пещеры.

— Да знал, конечно. Здесь, в одной из пещер, Майюн[45] дал моему предку Мустойефу Дар Четырех Стрел. В одной из пещер здесь еще до того, как время отсчитывалось так, как теперь, кайова получили от своих богов священную печень медведя, и здесь же апачам был вручен дар священного лошадиного лекарства. Вы, лакота, — и я знаю, ты слышал об этом, Паха Сапа, — рассказываете, что в одной из здешних пещер ваши предки получили в дар от Вакана Танки священную трубку.

— Да, я слышал все это, дядя… кроме кайовы и медвежьей печени. Но я никогда не видел ни этой пещеры и никакой другой, хотя мы, ребята, забирались на Мато-паху и играли здесь повсюду.

Старик снова улыбается. Каждый раз, когда он делает это, тысячи морщинок вокруг его глаз и рта становятся глубже.

— Что ж, значит, Медвежья горка до сих пор хранит от нас тайны, Черные Холмы.

— И мой народ здесь, в этой пещере, получил в дар священную трубку, а твой — Четыре Стрелы?

Роберт Сладкое Лекарство пожимает плечами.

— Кто знает? Или кто знает, так ли оно было на самом деле? Если какое-то место одно племя считает священным, другие племена спешат узнать — или сочинить — какую-нибудь историю, в которой говорилось бы, что это место священно и для них.

Паха Сапа потрясен. Когда Роберт Сладкое Лекарство сказал, что он обучал лакота, так же как и шайенна, Паха Сапа решил, что старик — вичаза вакан, как Сильно Хромает, Долгое Дерьмо и другие. Паха Сапа не слышал, чтобы настоящий шаман признавал, что боги и праотцы могут быть выдуманы. От одной только этой мысли у него начинает кружиться голова. В его измученном болью черепе громче становятся трескотня призрака и жуткие воспоминания Шального Коня.

— Ты не болен, Паха Сапа? У тебя нездоровый вид.

На секунду Паха Сапу охватывает безумное желание рассказать старику правду обо всем: о его способности прикоснуться к человеку и заглянуть в него, в его прошлое, а иногда и в будущее (у него нет ни малейшего желания прикасаться к Роберту Сладкое Лекарство), о призраке Длинного Волоса (если только это Длинный Волос), который бубнит, бубнит и бубнит на уродливом и бессмысленном языке вазичу, о Шальном Коне, который хочет его убить, о собственной его боязни (почти уверенности), что он потерпит провал на ханблецее, — рассказать старику все.

— Нет, дядя. Меня только трясет немного.

— Сними-ка с себя одежду. Всю.

Рука Паха Сапы движется к рукоятке ножа у него на поясе. Он знает, что некоторые из этих вичаза ваканов, в особенности отшельники, — винкте.

Некоторые винкте в течение всей своей жизни одеваются и ведут себя как женщины. У других, говорят, есть и мужские и женские органы, но большинство винкте, как говорили Паха Сапе ребята постарше, предпочитают вставлять свой стоячий «делай деток» в попу мальчикам, а не куда полагается — в виньян шан прекрасных винчинчала.

Паха Сапе не хочется узнавать, что при этом чувствует мальчик. Он решает, что ему придется убить Роберта Сладкое Лекарство, если старик приблизится к нему.

Старый вичаза вакан видит выражение лица Паха Сапы, смотрит на дрожащие пальцы мальчика на рукояти ножа, а потом начинает смеяться. Он смеется низким, сочным долгим смехом, который эхом отдается от стен извилистой пещеры за тем местом, где они сидят у огня.

— Не глупи, мальчик. Мне не нужна твоя унце. Я был восемь раз женат на женщинах. Это восемь разных женщин, маленький Черные Холмы, а не восемь жен одновременно. Так что, если ты не привел какого-нибудь винкте с собой, то в этой пещере нет ни одного. У тебя лихорадка, и ты весь горишь. И тебя трясет. Вся твоя одежда насквозь мокрая. И я думаю, ты в таком виде ходишь уже несколько дней и ночей. Высуши все это и сядь поближе к огню.

Паха Сапа прищурясь смотрит на старика, но рука его отпускает рукоятку ножа.

— Возьми эти одеяла, мальчик. Сними с себя одежду — можешь сделать это за одеялами, если хочешь, — и повесь ее на пустой вертел — пусть сохнет. Мокасины тоже сними. Нож можешь оставить при себе, если тебе кажется, что так ты будешь в большей безопасности. Одеяла чистые, и паразитов в них нет.

Паха Сапа краснеет, но делает то, что говорит ему старик, руки у него так дрожат, что ему с трудом удается повесить сушиться одежду. Он заворачивается в одеяла. Мокрой кожей он чувствует их шершавость, но одеяла неизмеримо теплее, чем его насквозь промокшая одежда. Нож он оставил при себе.

Роберт Сладкое Лекарство отирает рот и кладет вертел со своим жареным кроликом, к которому едва прикоснулся, на вилкообразные подпорки, где прежде лежал вертел Паха Сапы. Мальчик до костей обглодал своего кролика. Паха Сапа всегда думал, что в мире ничто не выглядит таким жалким и уязвимым, как освежеванный кролик без головы.

— Бери, мальчик. Я съел столько, сколько хотел. Угощайся.

Паха Сапа благодарно мычит в ответ и срезает куски мяса в свою миску.

Роберт Сладкое Лекарство смотрит направо сквозь пламя в направлении входа.

— И давно идет дождь? Два дня и две ночи?

— Три дня и три ночи, дядя. Нет, постой… уже четыре ночи и три полных дня. Все затоплено.

Старик кивает.

— В день перед началом дождя я встретил вазикуна на пути к вершине горки. День был солнечный. Позднее появились облака, но в основном светило солнце.

Паха Сапа говорит с набитым ртом:

— Ты его убил, дядя?

— Убил кого?

— Вазикуна!

Старик усмехается.

— Нет, я поговорил с ним.

— Это был синий мундир? Солдат?

— Нет-нет. Я думаю, прежде он был воином, — я в этом уверен, но теперь — нет. Он мне сказал… нет, неверно; он не то чтобы мне сказал — он дал мне понять, что когда-то ходил по луне.

Паха Сапа моргает, услышав это.

— Значит, он был витко — сумасшедший.

Роберт Сладкое Лекарство улыбается, снова показывая свои длинные зубы.

— Он вовсе не казался витко. Он казался… одиноким. Но, юный Черные Холмы, скажи мне, слышал ли ты когда-нибудь о вичаза вакане или каком другом человеке, наделенном необычными способностями, — например о вайатане, пророке, или вакиньяне, мечтателе, которому существа грома присылают видения, или о вапийе, колдуне, или ванаацине, который убивает болезнь, или об опасном вокабийейе, который лечит колдовскими лекарствами, или о вихмунге, который высасывает болезнь прямо изо рта умирающего собственным вдохом… который рассказывает, как покидает свое тело и путешествует по дальним местам?