Избранное. Компиляция. Книги 1-14
Шрифт:
— Джорджу Мэллори тоже было тридцать семь, когда он пропал в прошлом году. — Это звучит глупо, но на мою фразу никто не реагирует.
Жан-Клод высвобождает верхнюю часть туловища из кокона спального мешка. Ему нужно освободить руки. Он не может разговаривать, не жестикулируя.
— Но, мадам, вы спрашивали, знали ли мы Ри шара Дикона в послевоенные годы. Этот период как-то связан с вашими сомнениями по поводу лидерских качеств нашего друга?
— Что вы знаете о жизни мистера Дикона сразу после войны? — спрашивает Реджи.
— Только то, что он приехал во Французские Альпы и большую часть времени проводил в горах, — отвечает Же-Ка.
Реджи кивает.
— Мать мистера Дикона умерла
— Граф Дикон? — вырывается у меня.
— Люблю американцев, — смеется Реджи. — Нет, мистер Дикон, несмотря на все его возражения, носит титул девятнадцатого графа Уотерсбери. — Она произносит имя на британский манер, растягивая гласные.
— Несмотря на возражения? — Ладони Же-Ка взлетают вверх.
— Мистер Дикон не может законным образом отказаться от наследственного титула, — объясняет Реджи. — Однако он не желает на него откликаться, отказался почти от всех поместий и не участвует в заседаниях палаты лордов.
— Не представлял, что кто-то может не хотеть быть графом, — удивляюсь я. — И что он вынужден быть им, даже если не хочет.
— Многие люди в Соединенном Королевстве тоже не представляют, — говорит Реджи. — Как бы то ни было, в тысяча девятьсот девятнадцатом, находясь во Франции, мистер Дикон передал в пользу короны два своих поместья с двадцатью девятью тысячами акров земли и всеми доходами. С условием, что самый большой дом, Брамблз, которому больше девятисот лет, превратят в санаторий для выздоравливающих после ранений. После войны мистер Дикон так и не вернулся в Англию. У него есть скромный доход — кажется, нерегулярные авторские отчисления за романы и стихи, которые он публиковал до войны под различными псевдонимами, — и с тысяча девятьсот девятнадцатого он почти не покидал Альпы.
— Вы хотите сказать, что Ричард Дэвис Дикон сумасшедший? — спрашиваю я.
Реджи смотрит на меня в упор, прищурив свои ультрамариновые глаза.
— Никоим образом, — резко отвечает она. — Я пытаюсь объяснить, почему ваш друг взял сборник стихов и выбросил в пропасть.
— Я не понимаю.
— Мистер Дикон знает, что в сентябре тысяча девятьсот четырнадцатого, когда война с Германией только началась, недавно созданное бюро военной пропаганды организовало тайную встречу лучших писателей и поэтов Англии, которая состоялась в Веллингтон-Хаусе на Букингем-гейт. Там присутствовали Томас Харди, мистер Герберт Уэллс…
— «Война миров»! — вырывается у меня.
Реджи кивает и продолжает список.
— Редьярд Киплинг, Джон Мейсфилд — католический писатель, — Гилберт Кит Честертон, Артур Конан Дойл… Джордж Маколей Тревельян, Джеймс Мэтью Барри…
— Питер Пэн! — восклицает Же-Ка.
— Очевидно, мистер Дикон был достаточно уважаемым поэтом, поскольку его тоже пригласили, — тихим голосом продолжает Реджи. — Вместе с его другом поэтом Робертом Бриджесом. Всех их предложили освободить — даже молодых, таких как мистер Дикон, — от воинской повинности во время войны, чтобы они послужили стране своим литературным талантом. В первую очередь поддерживая высокий моральный дух британцев и никогда… никогда не раскрывая перед ними, какой ужасной может на самом деле оказаться война.
— Но Дикон пошел на фронт. — Ладони Жан-Клода теперь сложены вместе, словно в молитве.
— Да, — кивает Реджи. — Однако его друг и собрат
по перу Роберт Бриджес остался дома и за всю войну не написал ни строчки. Вместо этого он редактировал антологию возвышенной английской поэзии — ту самую «Душу человека», которую Джордж Мэллори дважды читал здесь, в четвертом лагере, и которую вы пытались читать сегодня вечером, Джейк.Я смущен.
— Но все это — хорошая английская поэзия. Классика. И там даже есть одно из ранних стихотворений Дикона.
— И ни одного упоминания о войне, — прибавляет Реджи.
— Правильно, — соглашаюсь я. — Тематика разнообразная, но ни одного английского стихотворения о войне. И…
Я умолкаю на полуслове. Кажется, до меня доходит.
— Газеты тоже включились в пропагандистскую кампанию, — говорит Реджи. — Разумеется, без них никак, правда? Списки потерь там публиковались, но не было никаких описаний ужасов войны… ни разу. Все газеты с готовностью выполняли распоряжения бюро пропаганды. Кузен Чарльз писал мне в тысяча девятьсот девятнадцатом году, что Ллойд Джордж сказал (надеюсь, я дословно помню цитату) Скотту из «Манчестер гардиан», что «если бы люди действительно знали» — он имел в виду бойню на полях сражений в Бельгии и Франции — «если бы люди действительно знали, война закончилась бы завтра».
Я говорю медленно и осторожно, тщательно выбирая слова, словно иду между расселинами по снежному полю.
— Значит, сборник «Душа человека» был… работой бюро пропаганды… чтобы война продолжалась, несмотря ни на какие жертвы?
Реджи молчит и даже не кивает, но я вижу: она довольна, что я наконец сообразил. Иногда я туго соображаю, но горжусь тем, что у меня все же хватает ума это делать.
У Жан-Клода встревоженный вид.
— Реджи… Леди Бромли-Монфор, — довольно громко говорит он, чтобы перекричать треск терзаемых ветром стен палатки, — наверное, это не единственная причина, почему вы поделились с нами информацией такого сугубо личного свойства о Ри-шаре.
— Не единственная. Мне известно, как сильно вам троим хочется использовать деньги моей тети, чтобы получить шанс подняться на Эверест. Но понимаете, я не убеждена, что наш дорогой мистер Ричард Дэвис Дикон хочет вернуться назад.
Суббота, 16 мая 1925 года
Дикон планировал — прежде чем отобрать у меня книгу и удалиться — встать посреди ночи, выпить горячего чаю, одеться при свете шипящих ламп, выйти из палатки и выдвинуться к пятому лагерю. Часа в четыре утра. Поэтому когда мы с Же-Ка и Реджи забираемся в тесные спальные мешки, чтобы немного поспать, я ставлю будильник в своих карманных часах на 3:30. Часы превосходные и очень дорогие, подарок отца по случаю окончания Гарварда, и что бы ни случилось тут, на Эвересте, я бы очень не хотел их разбить. У них имеется очень удобная функция — они беззвучно сообщают о достижении установленного на будильнике времени вибрацией маленького металлического рычажка на задней крышке.
Я кладу часы в карман жилета и в 3:30 чувствую лихорадочный трепет в районе сердца. И мгновенно просыпаюсь, несмотря на усталость.
Как ни странно, за те несколько часов, что у нас были, мне удалось немного поспать. Один раз Жан-Клод разбудил меня и прошептал: «Ты не дышишь, Джейк», — и я глотнул «английского воздуха» из баллона, который мы положили между нами; но в целом я так крепко еще не спал с тех пор, как мы поднялись высоко в горы. В третьем лагере я просыпался и хватал ртом воздух просто от усилия, необходимого, чтобы перевернуться с боку на бок, и все время натыкался на замерзший иней от собственного дыхания, но здесь, на 1500 футах выше, я спал как младенец.