Избранное. Повести. Рассказы. Когда не пишется. Эссе.

На палубе — тоже ни души. Я простоял не меньше часа, дождался, когда миновали избенку бакенщика с огородом и волнистой полоской раскорчеванного берега. Не было видно даже тропки, которая вела бы в лес. Бедное хозяйство лепилось к реке. Предзимняя одинокость.

3

— Ну, как почивали?

— Спасибо… Вашими заботами.

Из служебного отсека поднималась знакомая женщина, круглолицая, светловолосая, почти безбровая и не подозревающая о своей миловидности, иначе зачем бы куталась днем и ночью в пуховый платок? Что-то было привлекательно беспорядочное в ее внешности, и я подумал: вот так и бывает — заберешься в заводскую гостиницу или осенней ночью на захолустный пароходишко и не подозреваешь, что тут давным-давно обитает, дожидается, чтобы ты залюбовался ею, очень милая круглолицая дева. Она, конечно, своя, из экипажа. Может быть, буфетчица?

— Скажите, это правда, будто Гарный унес ключ от каюты? — строго спросил я.

— Мой Вася всегда правду говорит.

Ну влип: она капитанша!

— А все-таки ваш Вася того… бальным танцам не обучался.

— Вы про вчерашнее? В нервах он, оттого и грубит. Нехорошо, конечно.

Она повернулась ко мне, защищаясь от ветра, и вблизи не показалась такой уж молодой. Но была какая-то прелесть в ее румяных круглых щеках и безбровости, и веяло ленцой от всех ее округлых движений.

— А я подумал, что вы капитанская дочка.

— Я и есть капитанская дочка, — она засмеялась, — только не Васина. Вася в помощниках ходил, когда мы поженились. Отец меня выдал за него, как раньше поповну за дьякона выдавали.

Она говорила о себе простодушно и открыто. Мне легко с такими, захотелось болтать, расспрашивать.

— И всегда вы с мужем плаваете?

— Что ж дома-то сидеть.

— И не скучно?

— Любопытный вы народ — корреспонденты! За Васей присматривать надо. Мой Вася…

И она стала рассказывать, какой он отличный судоводитель, может и за механика оставаться по совмещению, а другие не могут.

— Другие не могут, — поддразнил я, — а на «Ракету» все-таки Гарного назначили.

— А я и довольна, что Вася не ушел на крылатого. Тут завидовать нечему. — Она спохватилась: — Только не думайте, что я вмешиваюсь в Васины дела.

Она отошла поправить скамью, отъехавшую от стены. Ветер оголил ее круглые колени — что-то было в ее фигуре по-домашнему располагающее к себе. А когда вернулась и стала рядом со мной, выпутывая приставшие к пуховому платку пряди соломенных волос, ее румяное лицо опять удивило меня нежностью, милой открытостью.

— Ветер, — сказал я. — Озябнете.

— А я не зябну, — возразила она и рассмеялась. — Мой Вася говорит: ты, Наталья Ивановна, как гагара.

Она так лениво куталась в платок, облегавший плечи и белые локотки, что мне хотелось дождаться, когда она разомкнет полные руки и сладко потянется, как бы со сна.

— Ваш муж в бутылку полез. Это бывает.

— Вы так считаете? — Голос ее сломался от обиды.

— Так бывает. С этими перемещениями.

— Ничего вы не понимаете! Ему жаль, что Фимочку увели.

— Фимочку?

— Да, девочку.

Я знал, что теперь, когда сорвалось с языка, ей придется досказывать. Но она молчала. И я заметил болезненную бледность, вдруг разлившуюся по ее лицу.

— Тошно мне, муторно. А то бы я вам все рассказала.

— Нездоровится?

— Да, что-то нехорошо. Простите меня.

— На волне укачались?

Она с трудом улыбнулась глупому предположению.

— Фимочка… Вам уж бог знает что представилось, — сказала она, со вздохом превозмогая дурноту. — Это дочка Гарного, вы ее видели ночью.

Она держалась за поручни, бледная, вдруг ослабевшая и жалкая. Слабо улыбнулась, тронула на груди нитку голубых бус. А я подумал угрюмо: ну чего стоишь на ветру, лясы точишь с незнакомым мужчиной? Делать, что ли, нечего? Подтянуться бы тебе, капитанская дочка. Я и сам не знал, с чего я озлился, не оттого же, что все тут болтают не то, что нужно. Только что я усвоил тот ценный факт, что Гарный вещички растерял второпях. Отлично. Теперь выясняется, что Воеводин привязался к его дочке, а ее увели с теплохода.

— Хотите — поищу врача? — предложил я.

— Пожалуйста. Только не говорите Василию Фаддеичу.

А ведь врач был на теплоходе — Соня! Ну, положим, без пяти минут врач: медичка с пятого курса. Она из военной семьи. Отца перевели по службе в эти края. Соня летом тоже перекантовалась в местный медицинский. Как я забыл о ней…

В пассажирском салоне под тихое бормотанье репродуктора женщины причесывались лениво, как моются кошки. Шум разговоров, щелканье орешков, треск яичной скорлупы, разбиваемой о железные уголки чемоданов. Пили чай на всех скамьях. От густого пара запотевали стекла окон. И пока я пробирался к Соне, я видел первозданные лиловатые скалы — они равномерно плыли с обеих сторон в запотевших стеклах.

Соня читала книжку.

— Выйдем на палубу.

— Здравствуйте, — ответила Соня и самим звуком голоса усадила меня рядом с собой.

По-моему, она только делала вид, что читает, а сама прислушивалась к разговорам. Кивнула в сторону сержантов-пограничников. Те, видно, знатно выспались: чубы торчали из-под козырьков, и чайник шел по рукам над эмалированными кружками. Белобрысая девчонка кокетничала с сержантами. Они смеялись над ее выговором, будто бы не местным, а она скалила белые зубы и доказывала, что родилась в здешних местах, а это родители ее белорусы.

Соня показала пальцем налево — там другой разговор. Старик в клетчатой кепке, в дождевике, в сапогах-бахилах, глухо кашляя, рассказывал о какой-то неудобной для жизни таежной местности:

— Туда, на озера, заезд больно тяжкий. Тайга там, скажу, палкой не проткнуть! Очень сырое место. — Он закашлялся. — Людей там мокрец задавляет… — Кашляя, он как будто собирался с мыслями. — Я там двадцать лет выжил.

— Ну ладно, идемте, — потянул я Соню за руку. И вытащил ее на палубу, на ветер. — Я вам предсказывал — будет у вас работа. Вы единственный врач на борту.

— Шутите. Врач…

— Умеете первую помощь оказать?

— Что, например?

— Ну, вздумает тонуть какая-нибудь несчастная.

— Смогу.

— И врачебную тайну умеете хранить?

— Когда тонут, нет никакой врачебной тайны. Я с интересом поглядел на нее.

— Так вот что, вас ищет одна пациентка.

— Вы все знаете. Мы уже с ней поговорили.

Сказать по правде, я удивился.

— Жена капитана?

— Да. И я прописала ей салол с белладонной.

— Когда это было?