Избранное. Повести. Рассказы. Когда не пишется. Эссе.

— Впрочем, я только так говорю, из гордости, будто он сильный. Ведь убежал от меня. Испугался встречи.

— Как убежал? — в ужасе переспросила Аня.

— Так. Взял лыжи и уехал. Мне Витя объяснил: «Вот его полушубок, а лыж нету. А только что были. Значит, ушел». Не подготовлен к разговору. Разве можно убежать от жизни? От самого себя?

Только сейчас Аня почувствовала, как оскорбительно для старой женщины, вырастившей сына, приехать к нему и быть одной, — нет, хуже: с незнакомой девчонкой, отобравшей у нее сына и еще прибежавшей за наперстком.

Аня заторопилась к автобусу.

— Прощайте. Идите скорей домой, вы же больны, — сказала она. — Я пришлю его. Я знаю, где он.

4

С трудом она открыла забухшую, обитую войлоком дверь дачи и услышала музыку электроды. Федька и Саша, ошалелые от занятий, сидели, сложив на столе, среди книг, под углом, точно поленницу, свои четыре ноги в валенках. Ясно было, что у них перекур. Роман лежал на кровати и не поднял головы.

Появление Ани вслед за Романом развеселило ребят.

— Анька, ты?!

— Весна на дворе, лыжники скаженные! Куда вас принесло?

— Вы занимайтесь, я вам не буду мешать, — сказала Аня, бросая шубу на спинку кровати.

— Нет, ты послушай нашу любимую!

Они включили электроду, и снова закружилась пластинка. «За окнами шумит метель роями белых пчел…» — пел хриплый голос.

— Выдернул чайник, включил музыку — просто!

— Если бы не электрола, а патефон — рукой крутить, мы бы отвыкли от музыки. Верно, Саша?

Они были рады Ане, топтались вокруг нее, и все благоустройство их размеренной жизни, заполненной сотнями страниц конспектов, сейчас выражалось в бессвязных восклицаниях. Посторонний человек мог бы подумать, что они разленились тут, на актрисиной даче.

— А мы, Аня, с мальчишками познакомились. Хорошие ребята, с осводовской станции. На высоком мосту зимуют.

— А сейчас — с рабочими, которые лед колют на реке.

— С запашонным…

И оба стали хохотать, припомнив что-то, видимо, очень забавное.

— Уже и по фамилии знаете? — поддержала разговор Аня.

— А это не фамилия! — возразил Федька. — Мы его спрашиваем в воскресенье: «Есть водка?» — «Не держим», — говорит. «Эх, говорим, запасец бы надо иметь. Запасец…» А он посмотрел с усмешечкой; видно, задели его за живое, глаза хитрые. «А может, я уже запашонный…» Слышишь? Запашонный!

И снова ликовали Федька и Саша, припоминая все истории с этим бородачом, что две недели возит лед мимо дачи.

Роман лежал неподвижно, и было ясно, что он не принес землякам никакого оживления в их трудовую жизнь, и они встряхнулись по-настоящему лишь с появлением Ани.

Федька подкрался к Роману и заглянул в глаза.

— Что это у тебя выражение лица, будто одеколоном тебя освежают?

— Иди ты знаешь куда…

Аня быстро подошла к Роману и потянула его за руку.

— Пойдем на минутку.

Она молча прошла впереди Романа в холодные комнаты, и когда открыла дверь, из темноты стремительно бросилась ей под ноги Дымка, с шумом ворвалась в тепло жилья.

В холодных комнатах не было электрического света. Здесь Федька и Саша подвешивали на стене, повыше, от мышей, запас провизии. Вдоль стен чего только не было: велосипедная рама, рыбацкая верша, маленькая фисгармония, заваленная книгами. В куче луковиц зашуршали мыши.

— Что же ты? — спросила Аня, задыхаясь от спазм, стеснивших горло.

Но, видно, Роман был не тот, что утром, — прошла необходимость обманывать себя, — и он ответил:

— Ничего. Я отдыхаю.

— Что я, не вижу, что ты мечешься, а не отдыхаешь?

— Я мечусь потому, что отдыхаю, — упрямо повторил Роман. — Вот уже много лет стараюсь отдыхать.

Никогда, в минуты самых мучительных сомнений, Аня не могла себе представить, что он так слаб. Она сдержалась и сказала:

— Езжай скорей. Мама больна… Стыдно!

Теперь она понимала, чего испугался Роман: его прогнал из Москвы страх, что мать сразу лишит его веры в себя. Но этой веры все равно не было: разве может окрылить бегство?

— Она не обидела тебя? — вяло спросил Роман.

Привыкнув к темноте, она различала его лицо, злую улыбку.

— Мне бы хотелось, — сказал он каменным голосом, — чтобы тебя сильно обидели. Тогда бы я мог за тебя заступиться. Я никогда за тебя не заступался, никто тебя не обижает.

— Ты меня обижаешь, — сказала Аня. — Езжай скорей, — упрямо повторила она.

— С тобой?

— Нет, нет! — испугалась Аня. — Я тут останусь.

— Если бы ты знала, как не хочется!

— Жидкий ты на расправу, Роман.

Роман помолчал.

— У тебя есть деньги? — спросил он. — Дай немножко, надо ей чего-нибудь купить…

Какими умеют быть деликатными самые шумные, развеселые парни! Федька и Саша не удивились ни неожиданному отбытию Романа в Москву, ни решению Ани остаться у них. Они погомонили, поспорили о погоде, лыжная или не лыжная, и снова стало тихо в комнате. Федька и Саша должны были заниматься всю ночь. Во сне, пригревшись у печки, вздыхала собака.

Чтобы не мешать ребятам, Аня стала прогревать лыжи Романа у огня, и на них выступили пузырьки лака. Руки, испачканные лаком, приятно пахли, и комнату наполнил этот запах. В комнате он неприятен, а на руках замечательный! После Москвы в ушах звенело от тишины зимней дачи. И вдруг она услышала взрыв — бухнуло далеко-далеко, а дом знакомо вздохнул. Теперь частой очередью — чаще, чем было в декабре, — бухали взрывы, и в доме осыпалась пыль, чуть звенели стекла. Аня, нюхая руки, подошла к кровати и упала лицом в подушку, чтобы ребята не услышали. Казалось, что все обиды, которых не замечала, от которых отмахивалась, склубились у нее в горле и разрывают его. «Не любит. Никогда не любил. Даже не спросил, еду ли, куда… Нужна? Да, конечно, нужна. Не из-за денег, нет. А все-таки… Если к матери ехать — так вместе, чтоб легче было ответ держать; если оставаться в Москве — так можно и в официантки. Живем вместе полгода, а он все напоминает, что еще не муж, еще свободен… Глупо, непостижимо глупо, что ни разу не задумалась над этим. Но как страшно остаться одной!..» И она не заметила, как уснула.

Очнулась глубокой ночью. Со вздохом открыла глаза, Федька свалился, спал, а Саша все сидел за столом. Аня засмеялась: показалось, что Саша крестится. Он полуобернулся к ней, держа в руках очки и носовой платок.

— Чего смеешься?

— Очки протираешь, — шепнула Аня. — А мне показалось, что молишься.

— Мотору водяного охлаждения, — сказал Саша, надевая очки. — Спи. — И Саша снова сгорбился над книгой. Вдруг резко повернул голову. — Что с вами стряслось в городе?

Аня лежала на спине, руки под головой.

— Стряслось? — повторила она, подумав. — А ты заметил?

— Все заметил, — с добродушным самодовольством сказал Саша. — Чувство. — И добавил, как бы себе в уразумение: — Чувство — это когда иначе не можешь.

— Во-во, в самую точку, — подтвердила Аня.

Саша перешел к ней, сел в ногах.

— Ты уедешь?

— Конечно! — не задумываясь, ответила Аня, а сердце дрогнуло: разве она что-нибудь решила? — Я не могу изменить его жизнь, а он мою… может.

— Ты уезжай, — посоветовал Саша. — Он честный, но слабый. Не такого мы знали на фронте.