Избранное

Что за странное письмо, недоумевал слегка заинтригованный Исмани. И почему они носятся со мной как с важной птицей? Бумага имела вид самого обычного служебного уведомления.

Такое же почти боязливое отношение к нему проявилось и со стороны других офицеров, чин которых возрастал от кабинета к кабинету, по мере того как профессора вели куда-то дальше. У него даже возникло неприятное чувство, будто каждый из этих офицеров при виде письма спешит передать дело другому — вышестоящему, будто он, Исмани, имеет полное право на всевозможные знаки уважения, но чем-то неудобен и даже опасен.

Полковник Джакинто обладал, надо думать, властью чрезвычайной, намного превышавшей ту, что могла соответствовать чину, столь многочисленны были контрольные преграды, которые пришлось преодолеть Исмани на пути к его кабинету.

Джакинто, человек лет пятидесяти, в штатском, принял его учтиво. Он сообщил, что профессору Исмани вовсе не стоило так торопиться. Гриф «весьма срочно» представлял собой формальность, присущую почти всем процедурам его учреждения.

— Дабы не отнимать у вас время, профессор, сразу же все объясню. Точнее, — тут у него вырвался короткий, многозначительный смех, — точнее, изложу в общих чертах вопрос, который министерство намерено предложить вашему вниманию. В чем там суть — мне и самому не известно. Вы же знаете, профессор, есть определенные сферы, где осторожность вовсе не повредит. Впрочем, замечу, что от любого другого потребовалось бы предварительное обязательство соблюдать строжайшую секретность… но для вас, профессор… ваше имя… ваши заслуги… ваше боевое прошлое… ваш престиж…

Куда он клонит, подумал Исмани с нарастающим беспокойством. И сказал:

— Простите, полковник, я не понимаю.

Полковник взглянул на него с некоторой иронией, затем, поднявшись из-за письменного стола и вынув из кармана связку ключей, отпер массивный сейф, достал оттуда какую-то папку и вновь уселся за стол.

— Итак, — произнес он, перелистывая отпечатанные на машинке бумаги, — готовы ли вы, профессор Исмани, оказать услугу Отчизне?

— Я? Каким образом? — Все более напрашивалась мысль о вопиющем недоразумении.

— В вас мы не сомневаемся, профессор, — сказал Джакинто. — Ваши настроения известны в высоких инстанциях. Именно поэтому мы полагаемся на вас.

— Но я… Мне до сих пор не ясно…

— Не согласились бы вы, профессор, — слегка повысив голос, отчеканил полковник, — не согласились бы вы переселиться года на два, как минимум, в одну из наших военных зон для участия в работе, имеющей огромную важность для страны, а также неоценимое научное значение? Для университета вы будете числиться в официальной командировке с сохранением жалованья, разумеется, плюс солидные командировочные. Точную цифру назвать сейчас не могу, но что-то около двадцати — двадцати двух тысяч лир в день.

— В день? — переспросил ошеломленный Исмани.

— К тому же — просторное, добротное жилище со всеми современными удобствами. Местность там, как я вижу из этих бумаг, вполне живописная и климат в высшей степени полезен для здоровья. Сигарету не желаете?

— Благодарю вас, не курю. А в чем состоит работа?

— Министерский приказ подчеркивает необходимость принять во внимание вашу особую специализацию… По выполнении задания правительство, разумеется, выразит в ощутимой форме… к тому же, учитывая неудобство вынужденного проживания в отрыве…

— Как? Я не смогу выезжать оттуда?

— Видите ли, сама исключительность задания…

— Два года! А университет? А лекции?

— Как я уже говорил, подробности мне не известны, но могу заверить, что вы получите возможность заняться чрезвычайно интересными исследованиями… Буду прям: здесь никто не сомневается в том, каким будет ваш ответ.

— А с кем?..

— Этого я не могу вам сказать. Но одно имя назову, крупное имя: Эндриад.

— Эндриад? Он же сейчас в Бразилии.

— Конечно, в Бразилии. Официально. — И полковник подмигнул: — Ну-ну, профессор, стоит ли так волноваться? Нервы пошаливают, верно?

— У меня? Не знаю…

— А у кого они не пошаливают нынче, при нашей суматошной жизни? Но в данном случае, ей-богу, нет никакого повода. Речь идет — считаю своим долгом подчеркнуть — о весьма лестном предложении. К тому же у вас есть время подумать. Отправляйтесь-ка домой, профессор, и продолжайте жить, как жили. — Он улыбнулся. — Так, словно нашего разговора и не было… Вы меня понимаете? Будто вас сюда и не вызывали… Но подумайте… Подумайте… И если что, позвоните мне по телефону…

— А моя жена? Полковник, вам это, может быть, покажется нелепым, но мы всего два года как поженились…

— Желаю счастья, профессор… — Полковник нахмурил брови, будто обдумывал сложный вопрос. — Я ведь не говорю, что… если вы лично готовы поручиться…

— О, у меня жена такая простая, такая бесхитростная, за нее вы можете быть спокойны… Она никогда не интересовалась моей работой.

— Что ж, тем лучше, — рассмеялся тот.

— Но прежде чем…

— Слушаю вас…

— Прежде чем я приду к тому или иному решению, нельзя ли?..

— Разузнать побольше, вы это имеете в виду?

— Ну да. Ведь бросить все на два года, не зная даже…

— Понятно. Наберитесь терпения, профессор. Даю вам слово: мне самому известно об этом не более того, что я уже сказал. Хотите верьте, хотите нет, боюсь, никто из сотрудников министерства — понимаете, никто — не сможет точно объяснить, в чем состоит ваша миссия. Даже, пожалуй, начальник Генерального штаба… Вы правы, это выглядит странно. Механизм военной тайны нередко парадоксален. Так или иначе, наш долг — охранять эту тайну. Что за ней скрыто, нас не должно касаться… Впрочем, вы все узнаете. Чего-чего, а времени у вас хватит. За два года, я думаю…

— Но извините, почему вы остановили свой выбор именно на мне?

— А это не мы. Запрос на вас, то есть рекомендация, поступил оттуда.

— От Эндриада?

— Прошу вас, профессор, не приписывайте мне того, чего я не говорил. Может быть, и от Эндриада, мне точно неизвестно… Будьте спокойны, профессор. Продолжайте работать, как будто ничего не произошло. И спасибо, что пришли. Не смею больше злоупотреблять вашим временем. — Он поднялся, чтобы проводить Исмани до двери. — Повторяю — спешки абсолютно никакой… Но вы все же подумайте. И если что…

II

Предложение повергло профессора Исмани в пучину сомнений. Пожалуй, думал он, благоразумнее было бы послушаться голоса разума: сохранить res sic stantes, привычный, спокойный уклад сидячей жизни, без тревог и потрясений, — одним словом, надо было ответить «нет».

Однако те же сомнения побуждали Исмани согласиться. При том, что сама перспектива оказаться заброшенным на два года в богом забытое место ради какой-то таинственной работы, к которой у него, может, и душа не лежит, постоянно находиться в напряжении строжайшей секретности, среди чужих людей (Эндриада, это светило физики, он видел всего несколько раз, да и то в сумятице конгрессов), при том, что эта перспектива внушала ему чувство близкое к ужасу, для него, человека честного и исполнительного, гораздо труднее было бы уклониться от своего долга гражданина и ученого (последнее определенно промелькнуло в разговоре).