Избранное

Исмани чувствовал в душе растущее беспокойство, смятение, ощущал себя ничтожно маленьким перед чем-то огромным и грозным. Подобную тревогу он испытывал когда-то на войне.

— Бедная я, бедная! Опять провалилась: не знаю ответа.

— Ну что это? Завод?

— Понятия не имею. Джанкарло говорил про какую-то лабораторию.

— Какую лабораторию? Химическую?

Послышался гудок автомобиля.

— Профессор, нас зовут. Сезам, откройся, и разверзнется гора… Если ей, конечно, заблагорассудится. Пошли?

Ольга выбросила сигарету. Красная огненная точка метнулась в пропасть и бесшумно утонула в тумане.

Они направились к машине. Женщина почти бежала.

— Что же, — вопрошал Исмани, стараясь не отстать, — вы так ничего мне и не скажете?

Она как будто не расслышала.

VIII

Когда они подъезжали, была уже ночь и шел дождь. Машина ползла по туннелю, пробитому в горе. Потом туннель расширился до размеров площади, и они оказались перед четырьмя воротами, которые были наглухо закрыты металлическими шторами. Внезапно все погрузилось в кромешную тьму: погасли лампы на потолке и фары автомобиля.

— Что происходит? — тревожно спросил Исмани.

— Ничего особенного, профессор, это на несколько секунд, — ответил водитель.

В темноте стало слышно, как поднимается штора. Но какая из четырех? Вслед за тем, не включая фар и ориентируясь, видимо, по красной точке, вспыхнувшей на приборном щитке, водитель медленно тронул машину с места.

Вскоре за их спиной послышался грохот опускающейся шторы. Вновь зажегся свет.

Они продолжали крутой подъем; теперь туннель шел винтообразно, вплоть до другой подземной площади, но с тремя воротами. Здесь маневр со светом повторился. По-прежнему вокруг не было ни души.

Проехали еще метров четыреста, по предположению Исмани. И наконец вынырнули прямо под открытое небо, судя по всему — на плоскогорье.

Рядом стояло низкое, голое сооружение, похожее на каземат, с несколькими освещенными окнами небольшого размера.

Едва выйдя из машины, Исмани стал озираться в надежде что-либо увидеть. Однако, за исключением двери, ведущей в этот сторожевой пункт, все было погружено во тьму. Впрочем, ему удалось разглядеть по обеим сторонам непонятного сооружения стену высотой около четырех метров, терявшуюся в потемках. Вероятно, последний заградительный пояс. Тут появился, приветливо помахивая рукой, человек лет сорока — инженер Джанкарло Стробеле.

Стробеле казался умным мужчиной, был элегантен и крайне самоуверен. Профессора Исмани, прежде с ним незнакомого, неприятно удивил его апломб, граничащий с манией величия.

Последовали объятия с женой и сердечное знакомство с супругами Исмани прямо на пороге. Затем все вошли в домик, напоминавший проходную промышленного предприятия.

Миновав короткий коридор — Стробеле показывал дорогу, — они вновь вышли на улицу. Здесь их поджидала машина, которая успела, обогнув дом, подъехать через боковые ворота. Чуть выше, в нескольких сотнях метров, светились какие-то огни: похоже, там стояли дома.

Дождь не переставал. Фары взбиравшейся по крутой аллее машины выхватывали из темноты то часть скалы, то лиственницу, то ель. Огни приближались.

— Ну вот, — сказал Стробеле, когда они оказались у входа в небольшой, с виду очень уютный особняк типа шале. — Это и будет ваше жилище. Я обитаю вон там. — Он указал на другой коттедж, расположенный немного ниже. — А еще выше, в том доме, живет наш шеф, Эндриад. Второй этаж у него занимает майор Мирти, инспектор от военного министерства. Прошу вас, располагайтесь. Холодно что-то. Камин, я надеюсь, зажгли… Госпоже Исмани будет помогать по дому прекрасная девушка, она была здесь же горничной у Алоизи. Ты ведь знал его, Исмани, правда?

— Кого? Алоизи?

— Впрочем, кто его не знал!.. Он здесь лет десять прожил. Выдающийся был человек. Люди никогда ничего не слышали о его изобретениях, но настанет день… Он умер два месяца назад.

— Умер здесь?

— Алоизи увлекался охотой и бродил в одиночестве по здешним горам. А однажды вечером не вернулся. Мы его нашли через три дня. Сорвался с обрыва. Для нас это трагедия во всех отношениях. Тем немногим, что создано здесь, в Центре… — Стробеле многозначительно улыбнулся, — мы обязаны Алоизи, по меньшей мере на пятьдесят процентов. Случись это несчастье на четыре-пять лет раньше, мы с Эндриадом, быть может, и довели бы до конца… быть может, осуществили бы то, что…

— Значит, я… — спросил Исмани в смятении, — значит, мне придется… меня прислали сюда… В общем, я буду его преемником?

— Нет-нет. Не думаю. В крайнем случае тебе придется заменить другого человека, если уж на то пошло, — меня.

— Тебя? Зачем? Ты разве уезжаешь?

— Не сразу. Месяца через полтора-два. Слава богу, цикл… если можно так выразиться… цикл моей работы практически завершен… Здесь — гостиная, там — небольшой кабинет, с той стороны — еще одна рабочая комната, за ней — кухня. Спальни на втором этаже. В целом, поверьте здешнему старожилу, эти домики устроены хорошо. Единственное неудобство — мне оно, впрочем, не мешает — деревянная лестница на английский манер чуть не посреди гостиной. И спальни — некоторые предпочитают, чтобы они были совершенно изолированы. И еще — раздражает излишняя слышимость. Двери вроде бы плотные, массивные, но если внизу включить радио — наверху все слышно. Однако, я думаю, вы вдвоем друг другу не помеха, да и Джустина вас не потревожит, вы ее и замечать не будете, по дому ходит бесшумно, как кошка… да вот и она…

IX

Исмани повстречался с Эндриадом и его супругой очень скоро, за ужином в доме Стробеле.

Ему смутно припоминалось их мимолетное знакомство на каком-то конгрессе. Теперь это был совсем иной человек. Вальяжный, представительный, он выглядел этаким пророком, нобелевским лауреатом, настолько уверенным в своем интеллектуальном превосходстве, что в этом чувствовалась некоторая поза. Небрежно одет, всклокоченная седая грива, крупный нос, живая, очень образная речь. На вид ему было лет пятьдесят пять. И полной противоположностью была его супруга, женщина тоже на пятом десятке, скромная, мягкая, молчаливая и немного грустная.

Перед столь яркой и властной личностью Исмани ощутил себя буквально нулем. Но он решил набраться смелости, потому что сгорал от нетерпения узнать хоть что-то. Проклятая секретность, из-за которой Джакинто в министерстве, капитан Вестро, лейтенант Троцдем и, наконец, Стробеле при первом скоропалительном знакомстве умалчивали о цели его приезда сюда, доходила до абсурда, словно против него затевали какой-то заговор.

— Вы будете смеяться, — нервно произнес Исмани, едва все уселись за стол, хотя отдавал себе отчет, что тем самым ставит себя в неловкое положение перед коллегами, — но я здесь как будто вне закона…

Стробеле. Вне закона? У тебя что, документы не в порядке?

Исмани. Вне закона… Посторонний… Я хочу сказать, что до сих пор ничего не знаю. Ни про что.

Стробеле. А про что тебе надо знать?

Исмани. Про то, что мне придется делать и чем вы тут вообще занимаетесь.

Стробеле. Но разве тебе в министерстве не объяснили?

Исмани. Нет. Ничего не объяснили.

Эндриад. Потрясающе! Просто невероятно! Ну разве не бессмыслица все эти меры, которые принимают Джакинто и компания? Я понимаю — секретность, но всему же есть предел! Скажите нам, Исмани, а как вы это себе представляли? Вы ведь предполагали что-то. Ну просто из любопытства, а?