Избранное

Из миски глянул, словно лягушонок.

И помидор, покинувший бочонок,

Немедля выпить требовал, подлец.

И яблоко моченое лоснилось

И тоже стать закускою просилось.

Тугим пером вострился лук зеленый.

А рядом царь закуски — груздь соленый

С тарелки беззаветно вопиял

И требовал, чтоб не было отсрочки.

Графин был старомодного литья

И был наполнен желтизной питья,

Настоянного на нежнейшей почке

Смородинной, а также на листочке

И на душистой травке. Он сиял.

При сем ждала прохладная капустка,

И в ней располагался безыскусно

Морковки сладкой розовый торец.

На круглом блюде весело лежали

Ржаного хлеба теплые пласты.

И полотенец свежие холсты

Узором взор и сердце ублажали.

— Хозяйка, выпей! — крикнул Цыганов.

Он туговат был на ухо.

Хмельного

Он налил три стакана. Цыганова

В персты сосуд граненый приняла

И выпила. Тут посреди стола

Вознесся борщ. И был разлит по мискам.

Поверхность благородного борща

Переливалась тяжко, как парча,

Мешая красный отблеск с золотистым.

Картошка плавилась в сковороде.

Вновь желтым самоцветом три стакана

Наполнились. Шипучий квас из жбана

Излился с потным пенистым дымком.

Яичница, как восьмиглазый филин,

Серчала в сале. Стол был изобилен.

А тут — блины! С гречишным же блином

Шутить не стоит! Выпить под него —

Святое дело. Так и порешили.

И повторили вскоре. Не спешили,

Однако время шло. Чтоб подымить,

Окно открыли. Двое пацанов

Соседских с воем бились на кулачки.

По яблоку им кинул Цыганов,

Прицыкнув:— Нате вот и не варначьте! —

Тут наконец хозяйка рядом с мужем

Присела. Байки слушала она

Мужские — кто где ранен, где контужен.

Но снова два соседских пацана

Затеяли возню…

Уже смеркалось.

Тележным осям осень откликалась.

Но в каждом звуке зрела тишина.

Гость чокнулся с хозяйкой: — Будь здорова

— Будь! — крикнул Цыганов.

А Цыганова

Печально отвернулась от окна.

3. Рожденье сына

Ребенка нес отец. А Цыганова

Была еще бледна и рядом шла.

Ребенок в стеганое одеяльце

Из голубого шелка был одет,

Перепоясан лентой с пышным бантом.

И чуть распахивался, обнаружив

Тугую пену белоснежных кружев.

Оркестра не хватало. Музыкантом

Был только ветер — полевой флейтист.

Он в поле разливал свой ровный свист.

Так Цыганов, казавшийся гигантом

Над низким горизонтом, шел с женой

И нес ребенка позднею весной.

На полевой дороге колеи

Еще хранили форму ранней грязи.

Но было сухо. Рыжие слои

Напоминали про однообразье

Распутицы.

Пот лил ручьем со лба

Отцовского, когда взошли на взлобок.

Там перед ними свежий куст был робок.

Но пел. И поле пело, как труба.

И вся округа перед Цыгановым

Каким-то звуком наполнялась новым

И новым цветом для него цвела.

Он сына нес в атласном одеяльце,

И Цыганова каменные пальцы

Природа вся разжать бы не могла.

Он нес младенца в голубых обновах,

Как продолженье старых Цыгановых

И как начало Цыгановых новых,

Он нес начало будущих веков,

Родоначальника полубогов.

Среди пеленок, кружев, одеялец

Лежал их дома новый постоялец.

И Цыганов глядел при этом вниз,

Чтоб незаметно было, как лились

Из глаз его безудержные слезы…

Остановились около березы.

На валуне присели отдохнуть.

И Цыганова отворила грудь.

Тут он увидел сына. Он не знал,

Что так младенец немощен и мал.

Он только понял, что за это тело

Он все бы отдал, чем душа владела,

И то свершил, чего не совершал.

Но вдруг ребенок сморщил свой носишко

И раз чихнул.

— Чихать умеет, вишь-ко,—

Промолвил с уважением отец.