Избранное

Завтра я целый день буду в своей деревне, так что не ищи меня, любимый.

Грюневальд был доволен. Теперь он знал, что у него есть возлюбленная, которая целиком в его власти. Ведь это очень здорово, когда можешь распоряжаться чьей-то судьбой, и наконец он получил такую возможность. Но письмо разбудило в какой-то мере и его совесть, и он даже на мгновение подумал, что, может быть, нехорошо заставлять ее проливать слезы и страдать ради коротких минут наслаждения.

Размышляя обо всем этом, он взял карандаш и подчеркнул семнадцать орфографических ошибок. Четыре он пропустил, так как сам не знал, как писать правильно. Затем он уснул, и во сне исчезли колебания, угрызения совести и прочие глупости и не осталось ничего, кроме здоровой молодой женщины. Взор ее горел, и жаркое дыхание благоухало ароматом фиалок. Луиза лежала внизу.

Она слышала его шаги, когда он возвращался домой, и через все стены «Виллы» чувствовала, как он вскрывал письмо. И она дрожала от страха при мысли, что он выполнит ее просьбу и уедет, пока она будет у матери, которая все время занята стряпней, или у своего мальчика, которому вообще-то интереснее играть с товарищами.

XI. СЕРДЦЕ ЛУИЗЫ

Проснувшись, Грюневальд еще раз прочитал письмо. Умываясь, он пытался напевать «Выпьем, ей-богу, еще», хотя ему все время приходилось закрывать рот, чтобы в него не попала мыльная пена.

На лестнице он встретился с норвежцем, который улыбнулся ему вместо приветствия.

На Асгарде был светло-синий костюм и ярко-красный галстук. Он направлялся на прогулку.

— Spazieren? [10] — спросил Грюневальд.

— Да-да, — бодро ответил норвежец. — Пойдемте вместе.

Норвежец и немец постепенно сдружились, чему особенно рад был Асгард, так как со всеми этими французами ему было невыносимо трудно в области языковых контактов. К тому же никто из постояльцев уже не пробовал объяснять ему что-либо словами, и если кто-то и ощущал необходимость из вежливости поинтересоваться мнением норвежца по тому или иному поводу, то бесцеремонно устремлял на беднягу вопросительный взгляд, и тот должен был догадываться, что же имелось в виду: «Вы тоже консерватор?» или «Вы тоже предпочитаете спаржу цветной капусте?» В таких случаях Асгард отвечал улыбкой или отрицательным кивком своей светловолосой головы, давая понять, что он в этом не очень разбирается. Французский язык Грюневальда, к котором сохранялись немецкие гортанные звуки, норвежец понимал значительно лучше, к тому же он еще прилично знал немецкий.

10

Гулять (нем.).

Болтая о всяких пустяках, как и подобает молодым людям, они дошли вдоль реки до большой церкви.

— Зайдем? — предложил Рихард.

Норвежец согласился.

У двери на стуле чинно сидела монашка с блюдом в руках и при звоне каждой падающей в него монеты бормотала что-то, заглушаемое шарканьем ног, гулко отдававшимся под сводами. Асгард и Грюневальд сняли шляпы, дошли на цыпочках до середины церкви и остановились. Длинными рядами сидели молящиеся, а от алтаря раздавался вопрошающий глас пастора, который расхаживал взад и вперед и выразительно жестикулировал. Мужчины и мальчики на хорах отвечали ему пением, затем неожиданно вступил орган и заглушил всех. В церкви было по-вечернему сумрачно.

— Пошли, — тихо произнес Асгард.

И, оставив молящихся, они направились к выходу.

Выйдя на улицу, они продолжили свою прогулку, молча шагая рядом, и каждый старался вспомнить что-нибудь значительное, соответствующее торжественности момента.

— Вы ведь не женаты? — спросил наконец норвежец.

— Нет, — ответил Грюневальд. — Я не женат.

— Моя жена, — продолжал норвежец, — была очень, очень красивая. У нее были длинные светлые волосы, она превосходно бегала на коньках и великолепно играла на пианино. Я тогда был офицером, и все друзья завидовали мне. Она меня горячо любила, почти так же горячо, как я ее. Но, сударь, мы не были женаты еще и шести месяцев…

Грюневальд уже все понял.

Что ж тут поделаешь? Не надо было жениться на такой красотке, мимо которой не пройдет ни один мужчина.

Он схватил Асгарда за руку и с силой потряс ее.

— Не надо, — прервал он норвежца, желая избавить его от признания, которое причинит боль, — не убивайтесь. Такое случается иногда с самой любящей парой, и все еще может уладиться.

— Нет, — запротестовал Асгард, — потому что…

— О друг, — взывал Грюневальд, защищая отсутствующую грешницу, — она, возможно, менее виновата, чем вы думаете. И разве не призвал Иисус неверную жену к себе?

— Нет, — в отчаянии твердил Асгард. — Вы не поняли меня. Через шесть месяцев после свадьбы, сударь, она внезапно умерла, — тихо сказал он. — Я никак не могу забыть ее, и поэтому приехал сюда, чтобы немного отвлечься. К тому же я учу французский, — закончил он с улыбкой в глазах и уголках рта.

Грюневальд лихорадочно подыскивал факт, равноценный откровенному признанию норвежца, и вдруг вспомнил о письме Луизы, которое жгло ему карман. Они сели на скамейке в саду за церковью. Сначала он еще раз искоса бросил взгляд на Асгарда, но весь его облик вызывал такое доверие, что Грюневальд больше не колебался и вытащил письмо.

— Прочтите, пожалуйста, — попросил он норвежца, протягивая ему на ладони сердце Луизы. — Я получил его от одной женщины. Как бы вы поступили на моем месте?

Фиалку он сунул обратно в карман.

— Не нужно, — смущенно сказал Асгард. — Я рассказал вам это просто так.

— Нет, — настаивал Грюневальд. — Очень нужно. Здесь дело совести, и мне бы хотелось знать ваше мнение.

Асгард своими большими руками развернул лиловенькое письмецо и начал читать. Сложная это была для него задача. Во-первых, письмо было написано человеком, который берется за перо лишь в случае самой крайней необходимости, а во-вторых, грамматические ошибки и карандашные исправления, сделанные Грюневальдом, окончательно сбивали его с толку. Рихард должен был объяснять ему, что под «канторой» имелась в виду «контора, канцелярия», и «контору» пришлось искать в карманном словаре, который Асгард всегда носил с собой, так как этого слова он не знал, равно как и «гулящая», которое встретилось в предложении «…Я не такая плохая, как многие гулящие», и также явилось камнем преткновения, ибо слово это употреблено в переносном смысле и не имеет ничего общего с «прогулкой». И все же к концу чтения до норвежца дошел смысл, и он снова сложил письмо осторожными движениями, свидетельствующими о полном уважении к автору.

— Ну как? — спросил Грюневальд, пряча письмо. — Что вы скажете? Французскую грамматику по этому посланию не выучишь, а? — засмеялся он.

Асгард посмотрел на него и покрутил свои печальные усы, один конец которых загибался, а второй безнадежно свисал вниз.

— А что вы собираетесь делать потом? — спросил он наконец.

— Я? — переспросил Рихард. — Потом я, видимо, буду помогать отцу, он торгует растительным маслом и салом.

— Я не то имел в виду, — сказал норвежец. — Мне хотелось лишь узнать, собираетесь ли вы на ней жениться.

— Жениться? Конечно, нет.

— Тогда вы не должны ее обманывать, — решил норвежец. — Она, бесспорно, хорошая девушка, сударь.

— Прекрасная девушка, — согласился немец, невольно поддаваясь назидательному тону норвежца. — Но она вдова, так что имеет кое-какой опыт. Я тоже сначала немного колебался, а потом подумал, что большой беды, напорное, не будет.

— Есть женщины, — пояснил Асгард, — которые, полюбив, вновь становятся девушками. Но, сударь, — добавил он добродушно, заметив, что у Грюневальда испортилось настроение, — вам виднее.

Последние слова разрядили атмосферу, и оба заторопились, ибо наступило время завтрака. Люди входили и выходили из церкви. Несколько англичан намеревались забраться на колокольню.

Асгард и Грюневальд пришли домой, где их ждали супруги Брюло, госпожа Жандрон, господин Книделиус, госпожа Дюмулен, венгерские дамочки, Мартен и его польки, мадемуазель де Керро со своими странными волосами — одним словом, командование и весь личный состав «Виллы роз», которые уже собрались за общим столом. Не хватало только Бризара.