Избранное

Пробная партия Хорнстры включает десять тысяч двухкилограммовых головок сыра, упакованных в триста семьдесят ящиков. «Эдамский чаще пересылается без упаковки, — объяснил кладовщик. — Но этот высокосортный жирный сыр достоин упаковки». Упаковка облегчит мне продажу. Я буду в основном продавать ящиками, по двадцать семь головок в каждом. Последний ящик оказался вскрытым. «В таможне», — уточнил служащий пакгауза. Один из сыров был разрезан пополам. Половинки не хватало, и я спросил, где она.

Служащий спросил в свою очередь, часто ли я раньше сталкивался с транспортировкой товаров. У него создалось впечатление, что я новичок в этом деле, иначе я, разумеется, знал бы, что отношения с таможней всегда строятся на взятке.

— Разве вам не известно, сударь, что они имели право вскрыть все триста семьдесят ящиков до единого? Мы тоже имели бы право потребовать от таможни возмещения стоимости разрезанной головки, сударь. Но я подарил половинку таможеннику и сэкономил Хорнстре три тысячи франков пошлины, сударь, потому что в декларации был указан полужирный сыр вместо жирного, который облагается выше. Ясно, сударь?

В обращении «сударь», которое он все время повторял, было что-то угрожающее.

Затем он осведомился, не отправить ли один ящик ко мне домой, так как мне обязательно потребуются образцы товара.

Я понял, что с людьми из пакгауза «Блаувхуден» лучше не спорить, и одобрил доставку ящика домой, хотя образцы и не нужны были мне так срочно. В первую очередь надо было оборудовать контору, а потом уже приступать к продаже.

Вручив служащему вторую половинку сыра и королевские чаевые, ибо нет ничего приятнее, чем видеть обрадованное лицо, я распорядился получше присматривать за моим сыром и вышел из ворот, похожих на ворота средневекового замка.

Я мог спокойно идти домой. Моим эдамским не уйти оттуда, во всяком случае против моей воли. Они будут лежать там до дня их воскресения, когда их извлекут из погреба, чтобы торжественно водрузить на сверкающую витрину, похожую на ту, перед которой я стоял в день возвращения из Амстердама.

XI

Когда я приехал домой, ящик уже стоял в моей конторе. Тяжелый ящик с двадцатью шестью двухкилограммовыми головками сыра плюс упаковка. Не менее шестидесяти килограммов.

Почему его не отнесли в подвал? Здесь он загораживал проход, и запах сыра уже просочился через доски. Попытка передвинуть ящик оказалась тщетной.

Я принес лом.

От грохота сотрясался весь дом. Жена поднялась наверх, чтобы посмотреть, не нужна ли ее помощь. Она рассказала, что госпожа Пеетерс, живущая рядом с, нами и страдающая печенью, все время стояла в дверях, пока ящик не внесли в дом и рабочий со своей тележкой не исчез за углом улицы. Я послал госпожу Пеетерс ко всем чертям и, немножко отдохнув, отодрал одну доску. В чем заключается «патент», не знаю, но ящики крепкие — это точно. Дальнейшее оказалось детской забавой. Отодрана последняя доска, и они появились на свет: головка к головке, в серебряной фольге, похожие на крупные пасхальные яйца. Я уже видел их в пакгаузе и все же был ослеплен.

Сырный роман стал реальностью.

Я твердо решил отнести их в погреб, и жена согласилась со мной, так как сыр может засохнуть.

Она позвала Яна и Иду, и мы вчетвером спустились по лестнице, неся по две головки. За четыре рейса мы перетаскали все. Две последние головки принесли дети. Большой пустой ящик я собрался нести вниз сам, но Ян, которому пошел шестнадцатый год, выхватил его у меня из рук, водрузил себе на голову и играючи доставил в подвал. Иногда он опускал руки и нес его, как эквилибрист.

Внизу жена снова уложила двадцать шесть эдамских в ящик, а я прикрыл их досками.

— Ну а теперь вы должны попробовать сыр, — распорядился я, окончательно принимая на себя руководство.

Ян схватил одну из серебряных головок, подбросил вверх, потом перекатил ее по руке к подбородку и, заметив мой взгляд, передал матери.

Ида, которой не терпелось внести свой вклад, осторожно сняла с головки сыра ее серебряное одеяние, под которым оказался тот самый сыр с красной корочкой, который всем знаком с детства и который можно купить где угодно.

Мы немного посмотрели на него, а потом я с металлом в голосе приказал разрезать его пополам.

Сначала начала резать жена, потом нож перешел к Иде. Она разрезала до половины, остальное довершил Ян.

Жена, сперва понюхала, потом отрезала кусок, попробовала и дала по куску детям. Я же осуществлял общее руководство.

— А ты не попробуешь? — спросила наконец жена, которая откусила уже несколько раз. — Вкусно.

Я не люблю сыр, но мне ничего другого не оставалось. Отныне я должен показывать пример. Кому, как не мне, быть в авангарде армии сырных потребителей? Итак, я заставил себя проглотить кусочек. И тут явился мой брат.

Он поставил велосипед, как обычно, в коридоре, и его быстрые шаги гулко разнеслись по дому.

— Можно войти? — спросил он, уже ввалившись в кухню. — Это твой сыр, дружище?

И, не дожидаясь ответа, он отрезал ломоть и откусил добрую половину.

Я следил за его выразительным лицом, чтобы определить впечатление. Сначала он нахмурил брови, словно пробовал что-то подозрительное, потом посмотрел на мою жену, облизывающую губы.

— Великолепно! — объявил он вдруг. — Никогда в жизни не едал такого чудесного сыра.

Если это так, я могу быть спокоен. Ему шестьдесят два, и он всегда любил сыр.

Если бы еще контора была оборудована!

— И много ты уже продал? — поинтересовался он, отрезая новый кусок.

Я ответил, что преступлю к продаже, когда покончу с организационными делами.

— Так поторопись же со своими организационными делами, — посоветовал он. — Если эти двадцать тонн присланы на пробу, то там, видимо, рассчитывают, что ты каждую неделю будешь продавать тонн по десять. Не забывай, что ты представитель во всей стране и в герцогстве в придачу. На твоем месте я набрался бы храбрости и начал торговать.

И он мгновенно исчез за порогом, оставив меня одного с женой и детьми и с этим сыром.

Вечером я пошел к Ван Схоонбеке, чтобы у него напечатать на фирменном бланке ГАФПА письмо к Хорнстре. У меня все еще нет пишущей машинки, а мне надо сообщить ему о благополучном прибытии его сыра. Пользуясь случаем, я захватил половинку эдамского для Ван Схоонбеке, ибо он очень чувствителен к знакам внимания. Попробовав сыр, он опять поздравил меня и сказал, что оставит его, чтобы угостить своих друзей на следующей вечеринке. И если я не возражаю, то он постарается, чтобы на предстоящих выборах меня выдвинули кандидатом в президенты Объединения бельгийских сыроторговцев.