Избранное

…Он шел берегом какого-то озера, по темной глади которого плавали необыкновенные иссиня-белые птицы, а вокруг, насколько хватал глаз, тоже было полным-полно редкостных птиц: розовые фламинго важно и грациозно расхаживали, издавая глубокие мелодичные звуки, райские птицы переливались алмазно чистыми красками, в небе медленно парили птицы, сотканные из одного лишь светящегося тумана. Он обернулся к Юлии и торжествующе воскликнул:

— Каково, а!

Но рядом с ним была уже не Юлия, а Леонора!

— Леонора! — сказал он. — Тыздесь?

Она улыбнулась:

— Да, конечно, я здесь.

И тут она вдруг запела, и голос ее звучал с неземной теплотой и прозрачностью… и каждый куплет длинной прекрасной песни кончался словами: «Ночь твоей свадьбы».

Сириус узнал стихи — ведь это его собственные, он слушал, зачарованный дивной гармонией, многоголосой, блаженной гармонией, в которой сплелись и голоса тех диковинных птиц, как сплетаются партии инструментов в гремящем оркестре.

…Ночь твоей свадьбы.

Леонора! О боже!

Сириус встал с постели. У него почернело в глазах, и начался мучительный приступ кашля, но потом, когда кашель прошел, он почувствовал, что теперь ему лучше. Он отворил окно. Деревья и кусты в саду кузнеца тихо шелестели от легкого вечернего бриза, а пестрые фонарики покачивались, нереально, призрачно мерцая.

…Ночь твоей свадьбы.

Сириуса охватило глубокое изумление и чувство невыразимой благодарности к Леоноре, которая явилась ему во сне и пела для него. Твердая, доверительная интонация ее ответа: «Конечно, я здесь», — до сих пор звучала у него в ушах.

Снизу, из кузницы, послышалось пение и возбужденные возгласы, дурашливый и надоедный пьяный гвалт, словно ножом вспоровший божественно ясное, заполненное воспоминаниями одиночество. Он затворил окно.

Что же дальше?

Он не испытывал желания быть вместе с остальными, даже с Юлией. Ему хотелось лишь как можно дольше остаться одному.

Он снова лег на кровать и сквозь слабость ощутил беспредельное блаженство оттого, что он один… один со своим сном, с песней, с Леонорой.

Юлия слонялась без цели, не зная, куда себя деть. Сперва заглянула в ресторан, где стоял пир горой и в воздухе клубами висели душные испарения съестного и алкоголя, от которых затеснило в груди и пропал всякий аппетит. Затем постояла немного в танцевальном зале, где уже начались танцы. Подумала, вот бы пойти потанцевать, как будто она просто молодая девушка, незамужняя.

Обратно домой. Но Сириус все еще спит.

Снова прочь.

Нет на свете никого бесприютнее покинутой женихом невесты. Всякий, кто видит ее, уверен, что она просто поджидает своего жениха и что, стало быть, ее одиночество кратковременно и случайно. Тот, кто еще достаточно трезв, приветливо кивает: невесте — наши поздравления, а остальные, и таких большинство, даже не замечают ее, тем более что надвинулись вечерние сумерки. Она бродит туда-сюда как неприкаянная.

Она одна, одна.

Пестрые фонарики в саду постепенно гаснут. Один из них занялся огнем. Она видит, как он пожирает самое себя — ну и пусть горит, она стоит и смотрит, пока от него не остаются одни лишь белесые клочья пепла, улетающие в темноту.

Вот и это кончилось.

Она опять идет к Сириусу, он лежит с закрытыми глазами, ужасно бледный. На нее вдруг находит страх: дышит ли он или, может?.. Нет, он дышит, он открывает глаза и бросает на нее ласковый взгляд, гладит ее руку, и она на минутку присаживается к нему на кровать. Но вот он вновь забывается сном, и ее опять влечет туда, в эту суматошную, празднично шумливую ночь, где, однако, на долю бродячей невесты досталось лишь одиночество.

И в конце концов, подавленная одиночеством, грустная и озябшая, она садится на старую гнилую скамью в укромном уголке сада и погружается в странное, безнадежное раздумье.

И тут-то возникает перед нею в сумраке фигура Матте-Гока.

— Ты тут сидишь в полном одиночестве?

Юлия не знает, что ответить. Она молчит.

— А где же твой муж, Юлия? — дружелюбно спрашивает он.

Она по-прежнему молчит.

— Тебе нечего меня бояться, — говорит Матте-Гок и без всяких церемоний садится рядом на скамью. Он берет ее холодную руку и говорит тихим, проникновенным голосом:

— Юлия. Напрасно вы от нас сбежали. Слышишь? Ну, будь умницей, позови Сириуса и пойдем к нам в «Идун», там тепло и уютно, и всем нам так хочется, чтобы вы побыли с нами.

Он крепко сжимает ей руку и придвигается ближе, она чувствует тепло, исходящее от его тела.

— Ты же замерзла, бедняжка! — говорит он, бережно прижимая ее к себе, она чувствует его дыхание, она отстраняется и убегает, только совсем не в ту сторону, в которую нужно: за скамью и дальше, в густой кустарник. Он за нею, настигает ее. Происходит тихая и нежная борьба, которая кончается тем, что она сдается… однако не раньше, чем вырывает у него обещание ради всего святого сохранить это в тайне…

Таким вот образом вышло, что Матте-Гок ухитрился в ту ночь пополнить и без того длинный и зловещий список своих грехов еще одним редким пунктом. Совращение чужой невесты! Этого он еще не пробовал. Кто бы мог подумать, что изведаешь такое… в этой дурацкой захолустной дыре!

4. Еще о ходе сражения. Совет праведников

Сходка в обществе «Идун», первоначально задуманная как свадебный праздник, мало-помалу приобрела характер своеобразного военного совета.

Между всеми участниками существовало полное единодушие в вопросе о том, что необходимо принять меры против нечестивцев. Но относительно того, каким образом это сделать, мнения разделились. Анкерсен представлял, как всегда, самое крайнее направление и настаивал на том, чтобы собравшиеся, закончив кофепитие, в полном составе выстроились и отправились на поиски новобрачных, которых необходимо водворить в «Идун».

— Мы знаем, что встретим сопротивление и, быть может, нас ждут тяжкие испытания, — сказал он, — но мы должны пойти на все.

— Именно, только так! — усердствовала фру Янниксен.

Между тем младший учитель Ниллегор резко выступил против этого плана.

— Сама по себе мысль, безусловно, прекрасна, — сказал он. — Но момент для такого крестового похода выбран неудачно. Я всей душой поддерживаю идею демонстрации за правое дело, но давайте выждем! Просто-напросто выждем день-другой, пока не отшумит это свадебное пиршество, пока не наступит реакция, не появится пресыщение и раскаяние. Тогда, и только тогда, настанет время действовать.