Избранное

И тут Анкерсен повернулся непосредственно к Ниллегору:

— Пользуясь этой возможностью, я хочу и тебе сказать свое сердечное спасибо! Протянем друг другу руки, Ниллегор, в присутствии всего собрания! Забудем зло. Я полагаю, самое лучшее, что мы можем сделать, — это склонить голову друг перед другом во имя господа. Ты прав в том, что мы не должны терять из виду нашу великую конечную цель. Я прав в том, что мы не должны отступать, и в этом отдельном случае.

Анкерсен вновь развернулся лицом к собранию:

— Поэтому я предлагаю, дорогие друзья, чтобы мы в этот вечерний час сомкнутым строем прошли через весь город… не привлекая к себе внимания, никого не задевая, просто прошли с тихой песней. Сделаем круг по улицам, потом повернем обратно и разойдемся по домам. Я полагаю, так будет лучше всего!

Собрание согласно поднялось. На всех лицах лежала печать глубокого облегчения, кроткой и спокойной умиротворенности.

5. О дальнейшем развитии сражения.

Горькие мысли, опасения и предчувствия Ниллегора во время похода.

Прельстительное пение Оле Брэнди. Страшное столкновение. Победа праведников

Общество «Идун» с тихим пением движется вдоль берега по направлению к старому городу. Впереди шагает Анкерсен, он настороженно поглядывает по сторонам или оборачивается назад, озирая процессию и не переставая петь.

«Экая нелепая затея, — думает про себя Ниллегор, — экая дурость. О небо, ну для чего все это нужно? Вот результат идиотского компромисса. Хорошо, Ниллегор, ты же мог отказаться от участия в походе! Однако все дело в том, что ты опять, не знаю, в который раз, стал жертвой одного из маневров Анкерсена!»

Ниллегор все более приходит в негодование при мысли о том, что вот он снова пляшет под дудку Анкерсена и покоряется его безрассудной воле. В интересах дела? Да ну, пустое, дело бы только выиграло, если бы Анкерсен в присутствии всего собрания раз и навсегда был поставлен на место. Что, в сущности, едва не произошло и произошло бы, не случись с Идой этой истерики! Бесноватые типы и истеричные бабы, уф! Правильнее всего было бы просто взять и сбежать. Так нет же, он тащится вместе с ними. Вопреки рассудку. Старый болван!

Если б хоть все обошлось мирно, без осложнений. Но нечего и надеяться, что можно безнаказанно играть с огнем, особенно когда верховодит такой взрывчатый патрон, как Анкерсен.

Ниллегор сжимает в карманах кулаки и бормочет про себя, полный мрачных предчувствий: «Ну, погодите. Ну, погодите».

В Большом пакгаузе, на чердаке у Оливариуса Парусника, бутылка безустанно гуляла по рукам. Разговорам и песням не было конца. Оле Брэнди и Оливариус старались превзойти друг друга, развлекая общество старинными историями о привидениях и кошмарными картинками из пестро-переменчивой жизни моряков, а Мориц спел и несколько раз повторил на бис чудесную свадебную песнь «Рассвета час благословенный». Уже неоднократно принимались решения, что пора и по домам, все вставали, разминали затекшие ноги, делали первые несколько шагов, отодвигали в сторону бухты каната и прочую рухлядь, оказавшуюся на дороге, выпивали по самой-самой распоследней, а однажды дело дошло до того, что пытались отыскать ведущий вниз люк.

Но потом изрядно нагрузившиеся собутыльники мало-помалу отъединились друг от друга, замкнулись в себе, сделались неразговорчивы, став жертвами той особой отрешенности от мира, которая всегда подстерегает возвеселившегося через меру, и пришли к тому великому одиночеству, каковое является конечным переживанием всякого живого организма.

Это, однако, относилось к кому угодно, но только не к Оле Брэнди. Он яростно отражал нависшую угрозу рокового одиночества, скача верхом на большой шестерне. Затем он лихо пробился сквозь сон, туман и нагромождения всяческого барахла и откинул крышку одного из верхних люков. Свежий воздух привел его в состояние некоего свинцового равновесия, он глотнул из своей карманной фляжки, в душе его вновь занялась заря жизни, и, повинуясь непреодолимой потребности, он запел тоскливо, но во всю мочь:

Горе арфе поверяя, Я по струнам провожу, И печалясь и вздыхая, Вдоль по берегу брожу.

Христианская процессия трезвенников, которая как раз заворачивала за угол возле Большого пакгауза, остановившись, внимала жалобной песне, изливавшейся в ночь. Анкерсен стоял, удивленно вытянув голову и поводя носом, точно вынюхивая, откуда несется песня.

— Да ведь это псалом! — сказал он восхищенно. — Кто ж бы мог стоять там, наверху, и распевать псалмы?

— Пьяный какой-то, — ответил Ниллегор злорадным тоном. — И это не псалом, Анкерсен, это «Олисс»!

Анкерсен толкнул его в бок:

— Тише! Разве пьяные так поют? Прямо за сердце берет! Так может петь лишь страждущая душа!

Ниллегор усмехнулся про себя, сухо и желчно. А Оле Брэнди все пел, глубокий бас его рокотал горестно и взволнованно:

Так прощай же, ангел милый, Радость твой теперь удел, Мне судьба печаль сулила, Скорби тяжкий час приспел. Пусть изгложут рыбы тело, Душу бог к себе возьмет, Ей любви земной хотелось — У Христа покой найдет!

— Ну, что я говорил! — Анкерсен торжествующе обернулся. — Разве это не псалом, учитель Ниллегор?

— Нет, — устало ответил Ниллегор. Его охватило чувство бессильного отчаяния, он готов был разрыдаться. Это всего лишь «Олисс», ужасающе сентиментальная старинная матросская песня. Но ему невмоготу было снова вступать в пререкания с Анкерсеном.

Управляющий сложил руки воронкой и крикнул елейным голосом:

— Кто ты, поющий, откликнись?

Ответа не последовало. Песня смолкла. Процессия медленно двинулась дальше.

Разумеется, Ниллегор оказался прав, его опасения явились предвестниками страшных и неотвратимых событий…

Из кузницы Янниксена на всю округу разносится адский гвалт: пение и крики, дикий топот, лязг железа, звон бутылок, трубные сигналы и взрывы воющего хохота.

Быть может, еще удастся отвести беду. Ниллегор возбужденно дергает Анкерсена за рукав и жарко шепчет:

— Послушай, ведь нам совершенно незачем проходить мимо самой кузницы, верно? У нас же был уговор, что мы… что мы…

— Да, конечно, — кивает Анкерсен. Он оборачивается, озирает процессию и угрожающе возглашает:

— Ну вот, слышите, что там делается! Воистину, это страшней, чем Содом и Гоморра! Давайте же остановимся на секунду, сомкнем наши ряды!

Ниллегор дрожит от нервного напряжения. Он косится на фру Янниксен. Выражение лица у нее непередаваемое. Взглядом подстреленного дикого зверя смотрит она на вход в кузницу.

Смешно и ужасно. И во всем виноват Анкерсен. Ниллегор в паническом ужасе глядит в пространство, будто ясновидец, который чувствует, что его вот-вот посетит кошмарное видение.