Избранное

— Да-да, включите и нас в свой список. Будем ждать. А сейчас, милая Бетти, неси поскорей чай.

Прихлебывая горячий чай из чашки, я сказала:

— Мы часто будем вас вспоминать.

— Мы провели в Турции неплохие дни, не правда ли, Бетти?

— Да, здесь было очень приятно, — ответила она.

Я поднялась и распрощалась с хозяевами.

Дома первым делом я кинулась в ванную, но тут зазвенел телефон. Я решила, что это звонит Нежат из аэропорта, но ошиблась — то был Мурат, он звонил от Семы.

— Поздравь нас! — радостно кричал он в трубку. — Мы только что обнаружили это проклятое устройство! Наступит день, и мы откроем лекарство от рака… Хочешь взглянуть?

— Еще бы! Но только не сейчас, я собиралась принять ванну. Ты мог бы зайти через полчаса? А впрочем, нет! Мой супружник не нашел ничего лучшего, как вернуться именно сегодня! Такая досада! Но его еще нет. Приходи прямо сейчас. Слышишь? Чтобы через две минуты ты был у меня, Муратик!

Я запру дверь изнутри, так что муж не сможет войти в квартиру. Ничего с ним не сделается, подождет немного. Пусть думает, что меня нет дома, и отправляется к своей Нурджанджик. Ну и что?!

Через минуту Мурат уже звонил в дверь. Я впустила его в квартиру. Он не произнес ни слова и дал мне знак, чтобы и я молчала. Я тщательно заперла входную дверь, мы прошли в ванную комнату. Он вытащил из кармана яблоко, в нем, в самой сердцевине, был запрятан микрофон от подслушивающего устройства. Маленький такой, размером с болтик, угольного цвета.

— Это он и есть? — одними губами спросила я.

— Да, — беззвучно ответил Мурат.

У меня на глазах Мурат разломил его на мелкие части и бросил в унитаз. Я спустила воду.

Ванна уже наполнилась горячей водой, и я с наслаждением окунулась в нее.

44. Мирно текущая река

Рассказывает Яшар.

Я снова в родной деревне. Вчера поздно вечером дедушка, отец и я вернулись домой. С куропаткой.

В эту ночь мне спалось спокойно. Рано утром я забрался на крышу, чтобы встретить восход. Солнце окрасило розовым цветом холмы и долины. Я, словно птица, каждой частицей тела ощущал легкость и силу. Чуть поодаль, гибко извиваясь, мирно катила свои воды наша река. Невесомый парок струился над водой.

А там, где еще недавно густели тугаи, чернела свежевспаханная земля. Богачи получили большие участки, бедняки — маленькие. Так водится испокон веков. Но больше так не будет! Просто не может так продолжаться! Но пока все остается по-прежнему.

Кружась, все выше и выше поднимается пар над водой. Вот она, наша славная, наша прекрасная Кызылырмак! Как я по ней соскучился! Сегодня же пойду гулять по берегу, где тамариск и дикие маслины по-прежнему стоят молчаливые и грустные. Пройду вдоль нового канала, вырытого тосйалынцами, — по нему уже бежит вода.

Крестьяне подготовили землю под посев озимых. Интересно, нашему семейству тоже выделили участок на месте спаленных зарослей? Какой? Наверно, самый махонький. Ничего не поделаешь, такие у нас нынче порядки. Если б разделили землю по справедливости, то это означало б, что поступили вопреки общепринятому порядку. Я многое понял, многому научился в Анкаре. Теперь я знаю, на чьей стороне сила. У меня словно просветлело в голове. Какая-то новая, могучая заря набирала силы внутри меня.

А дедушка, он тоже воспринимает все по-новому, как и я? А отец? Когда я смотрю на Кызылырмак, которая, зарождаясь где-то в Имранлы, катит свои воды почти через всю страну к Черному морю, минуя нашу деревеньку Дёкюльджек и сотни ей подобных деревень, мне кажется, будто я смотрю из прошлого в сегодняшний день и из сегодня — в дни грядущие. И это зримое будущее представляется мне отнюдь не плодоносной, райской долиной, а каменистым полем, поросшим бурьяном и колючками. Нам придется вложить много сил и терпения, много трудиться, сжав зубы, чтобы превратить его в истинно щедрую ниву. Нам всем надобно слить воедино свою волю и силу. Иного пути нет.

Кот Черныш разгуливает по двору. В доме запела куропатка. Я почистил клетку, посадил в нее куропатку и поставил на солнышке. Ну вот, теперь можно и выпустить ее наружу. Пусть гуляет по двору, если хочет. Пусть греется на солнце. А сам ушел в дом, где на столе уже стояла горячая тархана. Мне предстоит набраться сил.

Рассказы

Из сборника «Рябой» (1955)

Седельщик

В доме Старого Вели сидит заезжий седельщик. Перед ним разложены деревянные седельные остовы, войлок, козьи шкуры, большие шорные иглы и всевозможные изогнутые и прямые приспособления, названия которых известны лишь его собратьям по ремеслу, для остальных же не представляют интереса. Окружают его два-три десятка сельчан, благоговейно внимающих ему, как ученики — учителю. Пожилой седельщик уже выговорился и слова подбирает с трудом, даже запинается.

— Так-то вот, братья… Такие-то вот дела, братья… Все это вам надобно знать… А не знаете — учитесь. В незнании нет ничего постыдного, постыдно нежелание учиться… Великий Аллах ниспослал нам свое слово, своих пророков. Даровал руки, даровал глаза и уши… «Учитесь!» — заповедал Всевышний.

В сухих назиданиях седельщика нет ничего, что может пригодиться в жизни хотя бы ему самому, не говоря уж о сельчанах, но слушают его с неослабным вниманием, так в рот и смотрят.

Жилище Старого Вели ничем не отличается от других домов этой горной деревеньки, оно тонет в грязи, особенно пол, весь в отпечатках облепленных навозом туфель и сандалий. Окон в нем нет, свет проникает лишь через дверь, поэтому седельщик и его слушатели разместились на открытой веранде.

Тут же на очаге седельщик жарит себе цыпленка. Только вкусный запах цыплятины и позволяет переносить вонь, которая пропитала весь дом. Голодные сельчане принюхиваются, сглатывают.

Из всех времен года это единственное, когда можно кое-как добраться до деревни. Именно в это время, когда сельчане заканчивают сбор урожая, обмолот и приступают к севу озимых, и приходят седельщик, лудильщик и старьевщик. Задерживаются они не надолго, дней на пять-десять. Во все же остальные времена года сообщение с окружающим миром почти полностью прервано. Лишь в случае крайней нужды сельчане, собираясь по двое, по трое, отправляются куда-то — в полицейский участок, в суд. У тех, кто посостоятельней, есть, правда, приемники, но слушают по ним лишь народные песни и письма солдат, передающих поклон своим родственникам; прочих передач сельчане просто-напросто не понимают. Один раз в неделю все они наведываются в мечеть, слушают проповеди имама. И в этих проповедях они тоже мало что смыслят. В остальные же дни сельчане обходят мечеть стороной. Если им и хочется совершить там намаз или покаяние, они подавляют это желание, потому что недолюбливают имама или же стыдятся его. С особым смаком вспоминают они времена солдатской службы, нахваливают прочные шинели, ботинки и ремни с подсумками, которые им выдавали, еду, которой их кормили, обсуждают, насколько строги были офицеры, без всякой надобности, просто так, повторяют имена товарищей и сержантов, впопад и невпопад вставляют: «наша рота», «наш полк». После сбора урожая их, случается, тянет проехаться по местам, где они служили, заработать малость деньжат, купить себе приличное пальтишко, пиджак, кепку, но сделать это им не удается — ведь они еле-еле сводят концы с концами.

— Верно ты говоришь, все верно, — дружно поддерживают они седельщика. — Много у нас грехов на душе, провинились мы перед Аллахом.

— Провинились так провинились, — вдруг заявляет седельщик. — Не вспоминайте о прежних своих грехах — Аллах их простил. Главное — не совершайте новых. Взывайте к господу нашему: «Смотри, мы вступили на путь праведный. Сердца наши чисты перед тобой». Взывайте к нему, молитесь.

Седельщик снова разговорился. Речь его течет плавно, без запинок и заминок.